К.П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. Возвращение в Россию. Санкт-Петербург. Начало.. 1961. Автор: Н. Машковцев
— Вот если бы,— сказал он, обращаясь к нам и показывая на арку, разделяющую церковь,— если бы во всю величину этой арки написать картину — распятие Христа, то это была бы картина, достойная богочеловека.
О, если бы хоть сотую, хоть тысячную долю мог я передать вам из того, что я от него тогда слышал. Но вы сами знаете, как он говорит. Его слова невозможно положить на бумагу, они окаменеют. Он тут же сочинил эту колоссальную картину, со всеми мельчайшими подробностями, написал и на место поставил. И какая картина! Я почти безвыходно нахожусь у Карла Павловича, только ночевать прихожу домой, а иногда и ночую у него, а Михайлов и на ночь домой не приходит. Бог его знает, где он и как он живет. Я с ним встречаюсь только у Карла Павловича да иногда в классах... Карл Павлович предлагает мне совсем к нему перейти жить...
Карл Павлович чрезвычайно прилежно работает над копией с картины Доменикино «Иоанн Богослов». Копию эту заказала ему Академия художеств. Во время работы я читаю. У него порядочная своя библиотека, но совершенно без всякого порядка; несколько раз мы принимались дать ей какой-нибудь толк, но только все безуспешно. Впрочем, недостатка в чтении нет. Карл Павлович обещался сделать рисунок Смирдину для его «Ста литераторов», и он служит ему всею своею библиотекою.
На второй день поутру Штернберг взял свою толстую портфель, и мы отправились к Карлу Павловичу. Он был в восторге от вашей однообразно-разнообразной, как он выразился, родины и от задумчивых земляков ваших, так прекрасно-верно переданных Штернбергом. И какое множество рисунков и как все прекрасно! На маленьком лоскутке серенькой оберточной бумаги проведена горизонтально линия: на первом плане ветряная мельница, пара волов около телеги, наваленной мешками,—все это не нарисовано, а только намек-нуто, но какая прелесть! Очей не отведешь. Или под тенью развесистой вербы у самого берега беленькая, соломою крытая хатка вся отразилася в воде, как в зеркале. Под хаткою старушка, а на воде утки плавают — вот и вся картина, и какая полная, живая картина!
Невольно я вспомнил братьев Чернецовых. Они недавно возвратились из путешествия по Волге и приносили Карлу Павловичу показать свои рисунки: огромная кипа ватманской бумаги, по-немецки аккуратно перышком исчерченная. Карл Павлович взглянул на несколько рисунков и, закрывши портфель, сказал (разумеется, не братьям Чернецовым): «Я здесь не только матушки-Волги, и лужи порядочной не надеюсь увидеть». А в одном эскизе Штернберга он видит всю Малороссию. Ему так понравилась ваша родина и унылые физиономии ваших земляков, что он сегодня за обедом построил уже себе хутор на берегу Днепра, близ Киева, со всеми угодьями в самой очаровательной декорации. Одно, чего он боится и чего никак устранить от себя не может,— это помещики или, как он называет их, феодалы-собачники».
, из повести «Художник».
25 апреля 1838... скоро пришел Жуковский с графом Виельгор-ским, пришел Шевченко, и Василий Андреевич Жуковский вручил ему бумагу, заключавшую в себе его свободу, обеспечение прав гражданства; приятно было видеть эту сцену.
. Рукописный дневник. Архив ГТГ — см. Лясковская, стр. 118.
Церковь св. Петра и Павла на Невском проспекте новая двубашенная постройка А. П. Брюллова приходит к окончанию внутренней и наружной отделкой.
В ней один образ, алтарный, писанный К. П. Брюлловым. Уже многие газеты писали об этом произведении; многие сообщат публике новые воззрения и чувствования; об этой картине будут говорить и чужеземцы и, кто знает, может быть, с похвалой и даже с восторгом. Мы прибавим одно. Образ сей не нуждается в похвале и восклицаниях, ему нужно только беспристрастие зрителя.
Художественная газета № 14, 1838.
В то время некоторые из рисовальщиков колебались и, рисуя с натуры, в то же время не решались вдруг расстаться с своими заученными приемами; но приезд Брюллова из Италии положил конец всем умничаньям и неуместным идеализациям; по мнению великого живописца, следовало изучать исключительно всю разнообразную прелесть самой натуры.
— Рисуйте антику в античной галерее,— грваривал ,— это так же необходимо в искусстве, как соль в пище. В натурном же классе старайтесь передавать живое тело; оно так прекрасно, что только умейте постичь его, да и не вам еще поправлять его; здесь изучайте натуру, которая у вас перед глазами, и старайтесь понять и прочувствовать все ее оттенки и особенности. — Так силою слова и собственными примерами снял повязку с глаз всех рисовальщиков Академии, отданных до того заученным античным формам, которые совершенно загораживали от учащихся исход красоты самих антик — природу... При нем натурный класс ожил и обновился...
Насколько уважал Карл Павлович произведения древнего резца — это знают, лучше прочих, скульпторы, от которых при производстве статуй он спрашивал уже не точность этюда натурного класса, но требовал всей правильности, строгости и чистоты античного рисунка.
Влияние его не ограничилось одним натурным классом. Живопись, не только историческая, портретная, но и ландшафтная, и перспективная, и акварельная воскресли и одушевились с его появлением; он сам дал всему живые образцы в своих картинах и рисунках, и тем решительно уничтожил бывшую до него условную, принятую живопись, от которой до него отступали очень немногие.
От учеников он постоянно требовал, чтобы они в свободное время и на прогулках заносили в свои альбомы все обращающее на себя внимание живописностью или представляющее трудную задачу для рисунка.
Как часто брал в руки кисть и карандаш, так редко принимался за перо; он считал наказанием написать даже несколько
строк к короткому знакомому; говорил же он так образно, так увлекательно, особенно когда речь касалась искусства, что и глубокие мыслители, и ученые, и поэты, и опытнейшие художники обращались около него все в слух и внимание. Логика его была ясна и чиста, и поэтому не удивительно, что всегда светлая мысль его, облеченная в высокие поэтические формы, привлекала и порождала в нем самом, да и в других, новые вереницы блестящих и счастливых идей... говорил он быстро и одушевленно; глаза его, заключенные глубоко в своих впадинах, в минуты его разговора загорались особенным огнем; прекрасно округленное и благородное чело обличало его гениальную породу.
Когда всей душой отдавался своим занятиям, тогда он забывал все кругом себя и часто налагал на себя пост. Кисть его едва поспевала за плодовитостью его фантазии; в голове этого художника образы добродетели и порока беспрестанно сменялись один другим; целые исторические события мгновенно разрастались в самых ярких красках, в страшных объемах и со всеми разнообразными оттенками рисовались его воображению.
Совет его или замечание ученику, высказанные всегда чрезвычайно метко и сильно, глубоко залегали в памяти художника и передавались, как драгоценность, от одного к другому. Чего он только не переговорил об искусстве, чего ом не разъяснял нам в этих незабвенных беседах, после которых взгляд каждого из нас светлел и желание создавать теснило грудь.
Хотя в Петербурге для не было тех климатических и других удобств, какие повсюду представлялись ему в Италии, но мастерская его наполнилась произведениями, обличавшими всю многостороннюю его деятельность... Там восхищались красотами востока в картинах «Бахчисарайский фонтанБахчисарайский фонтан. 1849Бумага, акварель, 86,5 х 76Харьковский художественный музей» и «Прогулка султанских жен»; там воспоминания Брюллова рисовали красоты Италии. Там же можно было встретить чуть не живых, едва не говорящих КрыловаПортрет баснописца И.А.Крылова. 1839Холст, масло, 102,3 x 86Государственная Третьяковская галерея, КукольникаПортрет писателя Н.В.Кукольника. 1836Холст, масло, 117 x 81Государственная Третьяковская галерея, ОболенскогоПортрет князя М.А.Оболенского. 1840—1846Холст, масло, 123,7 x 106,7Государственная Третьяковская галерея, госпожу БекПортрет М. А. Бек. 1840Холст, масло, 87 х 70Национальная галерея Армении, князя А.Н.ГолицынаПортрет А.Н.Голицына. 1840Холст, масло, 194,5 x 142Государственная Третьяковская галерея, княгиню Елизавету Павловну СалтыковуПортрет светлейшей княгини Елизаветы Павловны Салтыковой. 1841Холст, масло., 200 x 142Государственный Русский музей и других, которых обессмертила кисть .
Брюллов нисколько не был похож на тех художников, которые, сочиняя картину на бумаге, приставляют одну фигурку к другой и прилаживают группу к группе; картина его, прежде чем являлась на холсте, задолго еще готова была в голове его. Кто как не Брюллов был поклонником красоты, кто как не он восхищался и прекрасным торсом, и красивой коленкой натурщика. Часто случалось ему говорить по поводу какой-нибудь отдельной красивой части натурщика: «Смотрите, целый оркестр в ноге!»
В длинные зимние вечера кисти и краски художников обыкновенно лежат на покое, но и пои свечах работал свои очаровательные акварели, всегда отличавшиеся новизною мысли и силою чувства.
«Уж иекогда будет учиться, когда придет пора создавать! —говорил Брюллов ученикам. — Не упускайте ни одного дня не приучая руку к послушанию. Делайте с карандашом то же, что делают настоящие артисты со смычком, с голосом — тогда только можно сделаться вполне художником»... Рамазанов, стр. 177—198.