Айвазовский Иван Константинович [1817—1900]

«Айвазовский». Главы 24-28. 2012. Автор: Андреева Юлия Игоревна

ГЛАВА 26

Стиха не ценят моего Ни даже четвертью червонца, А ты даришь мне за него Кусочек истинного солнца, Кусочек солнца твоего! Когда 6 стихи мои вливали Такой же свет в сердца людей, Как ты — в безбрежность этой дали И здесь, вкруг этих кораблей С их парусом, как жар горящим Над зеркалом живых зыбей, И в этом воздухе, дышащем Так горячо и так легко На всем пространстве необъятном, — Как я ценил бы высоко, Каким бы даром благодатным Считал свой стих, гордился б им, И мне бы пелось, вечно пелось, Своим бы солнцем сердце грелось, Как нынче греется твоим!

АполлонМайков. «Айвазовскому»

Айвазовскому было 65 лет, когда он во второй раз женил­ся. Странное дело, многие художники в возрасте начинают жаловаться на то, что хуже различают оттенки, руки преда­тельски начинают дрожать, трудно долгое время оставаться на ногах, работать запрокинув голову. С годами Айвазовский Айвазовский Иван Константинович [1817—1900] Великий русский живописец, маринист, мастер батальной картины. В 1833-37 годах учился в Академии Художеств у  и французского мариниста Ф. Таннера. С 1845 года академик, с 1847 года профессор, с 1887 года почетный член... приобретал тонкость и чувствительность, которой ему недо­ ставало в юные и зрелые годы. И если в молодости он нередко злоупотреблял яркими красками, к старости его мастерство истончилось, образы сделались глубокими, цветовые и ком­ позиционные решения цельными. Он по-прежнему много и с удовольствием работал, стараясь творить, пока не истает вдохновение.

Но художнику, даже очень большому профессионалу, трудно творить без любви, и вот на склоне лет, окруженный большой семьей, с ним жили дочь Александра с мужем Михаи­лом и сыновьями Николенькой и Иваном (Ованесом) в честь дедушки, Айвазовский снова влюбился.

Однажды, гуляя по городу в собственном экипаже, Иван Константинович был вынужден остановиться и снять шляпу, пропуская похоронную процессию. Хоронили феодосийского купца Саркизова, с которым художник был немного знаком. Айвазовский вышел из коляски и, вежливо прижимая к груди шляпу, поздоровался с кем-то из проходящих мимо соседей. За гробом Саркизова шли скорбящие родственники и друзья, лилась траурная заунывная музыка, выли приглашенные пла­ кальщицы, все было как всегда в таких случаях, много раз Иван Константинович видел эти процессии, приходилось и самому следовать за гробами друзей и близких людей. Купец Сарки- зов не был из числа последних, поэтому Айвазовский хотел уже пропустить процессию и спокойно ехать дальше по своим делам, но неожиданно он был буквально поражен открыв­ шейся ему красотой. Погруженная в свою печаль, за гробом шла прелестная молодая женщина, утонченные черты лица которой показались Ивану Константиновичу неизъяснимо притягательными. Ее лицо на фоне темного платья показалось ослепительно белым, а ресницы такими черными и густыми, что у Ивана Константиновича закружилась голова. Печальная и прекрасная, точно лебедушка, незнакомка проплыла мимо художника должно быть, не заметив его.

Айвазовский вернулся домой в замешательстве, такого с ним не было, наверное, с того самого дня, когда он впервые уви­ дел Юлию Гревс — гордую Айше — повелительницу крепости. Он ходил по комнатам своего большого дома, не в состоянии притронуться к начатым полотнам или написать что-то новое. Все его мысли неизменно возвращались к прекрасной армянке. Кто она? Дочь Саркизова? Родственница? Вдова? Никогда пре­ жде он не бывал в гостях у покойника и не видел этой женщи­ ны, не ведал, кто она, не знал ее имени.

На следующий день Айвазовский навел справки и узнал, что увлекся вдовой купца. Красавицу звали Анна Никитична Саркизова, в девичестве Бурназян. Разумеется, Айвазовский был знаком практически со всеми жителями Феодосии и теперь с удивлением для себя припоминал хрупкую девочку, которую видел сколько-то лет назад в доме знакомых.

Получается, что девочка незаметно превратилась в девуш­ку, а затем в прекрасную женщину. Но двадцать пять и шесть­ десят пять — не будет ли разница в возрасте непреодолимой преградой? Саркизова являлась достаточно состоятельной дамой, муж оставил ей имение, в котором били ключи и был разбит дивный сад. Что мог ей дать пожилой мужчина со свои­ ми странностями, жесткими правилами и принципами? Да, он известный художник, с именем, положением в обществе, он почетный гражданин этого города, богат, знаменит, но... не посмеется ли молодость над пытающейся приглянуться ей старостью? Над белыми бакенбардами и вечной торопливо­стью, над его неукротимым желанием совершенствоваться, в его-то годы? Не будут ли помехой толпы молодых учеников? А ведь он, скорее всего, не сможет дать ей главного — ребенка! Да и сколько он еще проживет? Быть может, совсем немного, хотя... об этом думать не хотелось.

Выждав положенное время траура, Айвазовский добился, чтобы его познакомили с Анной Никитичной, и вскоре сделал официальное предложение. К его удивлению, Саркизова отве­ тила согласием. Сохранилось свидетельство о браке И.К. Айвазовского с А.Н. Саркизовой:

«1882 года января 30 дня, я, нижеподписавшийся настоятель Симферопольской армяно-григорианской св. Успенской церк­ви, сим удостоверяю в том, что как видно из метрической книги, хранящейся при вверенной мне церкви о бракосочетавшихся в 1882 г., состоит в записи под N 3 акт следующего содержа­ ния: 1882 г. января 30 его превосходительство действительный статский советник И.К. Айвазовский, разведенный по указу Эчмиадзинского синоида от 30 мая 1877 г. N 1361 с первою женою от законного брака, вступил вторично в законный брак с женою феодосийского купца вдовою Анной Мгртчян Сарсизовой, оба армяно-григорианского исповедания. Посаженным их отцом был карасубазарский купец Емельян Христофорович Мурзаев.

Таинство брака совершено мною. О чем удостоверяю под­ писью моею и приложением церковно-казенной печати.

Настоятель Симферопольской армяно-григорианской св. Успенской церкви священник Авксентий Хопчанчиянц».

Айвазовский пишет портрет своей молодой жены, соби­ рающей в саду виноград, нежная грациозная женщина в лег­ ком наряде тянет гибкие руки к спелым гроздям, рядом с ней, точно завороженный дивной картинкой, мальчик-слуга. Еще один — самый известный портрет Анны Айвазовской — ее лицо в тонкой газовой ткани, над которыми сияют умные вы­ разительные глаза, нежная улыбка, спокойная грация —тихая пристань, лунная ночь над спокойной, почти зеркальной водой, мерцающая в темноте лунная дорожка... «Моя душа должна постоянно вбирать красоту, чтобы потом воспроизводить ее на картинах. Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир, имеющий почти колдовскую власть. И когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая...» — Айвазовский Айвазовский Иван Константинович [1817—1900] Великий русский живописец, маринист, мастер батальной картины. В 1833-37 годах учился в Академии Художеств у  и французского мариниста Ф. Таннера. С 1845 года академик, с 1847 года профессор, с 1887 года почетный член... счастлив!

Вот как писал он спустя полгода после свадьбы своему другу фотографу и литератору Абдулле Геворку Абрамовичу (Аствацатуряну) 7/13 июля 1882 года, из Феодосии:

«Любимый и досточтимый брат Аптулла! Ваше любезное письмо получил. Дошедшая до вас молва достоверна. Минувшим летом я вступил в брак с одной го­ спожой, вдовой-армянкой. Ранее с нею знаком не был, да вот о добром ее имени слышал премного. Жить теперь мне стало спокойно и счастливо. С первой женой уже 20 лет не живу и не вижусь с нею вот уже 14 лет. Пять лет тому назад Эчмиад- зинский синод и католикос разрешили мне развод. Так что на новый брак права лишен не был. Только вот очень страшился связать свою жизнь с женщиной другой нации, дабы слез не лить. Сие случилось божьей милостью, и я сердечно благо­ дарствую за поздравления».

Тем не менее он и не думает хотя бы ненадолго оторваться от дел. Да, он снова влюблен, но телом-то стар, и еще неизвест­но, когда и за ним явится костлявая. Знать бы, как отсрочить роковой миг, но даже тогда он не перестал бы писать.

14 февраля 1882 года очередная выставка в Академии Пе­тербурга. На этот раз вместе с эстонским живописцем Иваном Петровичем Келлером, ныне профессором той же Академии. На этот раз все средства, полученные от продажи билетов, пошли в пользу Красного Креста и принесли в кассу комитета 1153 р. 91 коп. О чем написал обоим художникам Президент Академии художеств Великий князь Владимир Александро­ вич, поблагодарив от себя лично и от имени покровительницы дамского комитета общества Великой княгини Марии Пав­ ловны.

Но, должно быть, не все благополучно в жизни женивше­ гося во второй раз пожилого художника: «Вам известно, что мы (divorce (развод (фр.) не имеем и надо мною совершен об­ ряд (exception (как исключение {фр.)ъ, — пишет он Абдулле Геворку Абрамовичу 27/13 июля 1882 года. И здесь же: «Был бы очень рад, если патриарх на страницах константинопольских газет также поместил благодарственное слово Эчмиадзинскому католикосу за то, что был расторгнут мой первый брак, благодаря чему я ближе стал к своей нации... Знаю, что католи­ кос будет весьма обрадован, если поступит благодарственное письмо от патриарха, почитаемого армянским населением, и от газет. Это нужно сейчас».

Получается, что, несмотря на то, что со стороны Айва­зовского соблюдены все бракоразводные формальности, еди­новерцы не готовы принять его новый брак, хотя бы до тех пор, пока на то не поступит высшего указания. Из-за этого недоразумения родилась странная легенда, согласно кото­ рой страстный и порывистый от природы художник будто бы рассылал приглашения на свою свадьбу с Саркизовой еще не будучи разведенным. Как видно из письма самого Айва­зовского, на момент вступления в брак он уже пять лет как был благополучно разведен и не виделся с бывшей супругой целых четырнадцать лет. Так что эта версия не выдерживает критики.

Тем не менее Айвазовский явно чувствует себя не в своей тарелке, иначе для чего было бы намекать на то, что Абдулла Геворг должен сообщить о положении, в котором он оказался, патриарху?

Наконец он отправляется с молодой женой в Грецию, где они проводят вместе некоторое время, а Айвазовский как всегда самозабвенно рисует, радуясь тому впечатлению, ка­ кое производит эта страна на Анну. На этот раз острота его чувства не притупляется, а словно разгорается с каждым днем, проведенным подле любимой женщины.

Он ни в чем не ущемляет своих интересов, практически не меняет расписание своей жизни и по-прежнему предан род­ ному городу, друзьям, готов прийти на помощь, сделать что- то по-настоящему хорошее. Помочь всем, чем только может. А может он действительно многое. Кто же не знает великого Айвазовского? Все его знают, и художники, и министры, и цари. А стало быть, и земля Айвазовского — богом данная Феодосия — не будет забыта и заброшена.

10 февраля 1883 года художник сообщает письмом пред­седателю инженерного совета Министерства путей сообще­ния Василию Васильевичу Салову о преимуществах Феодосии перед Севастополем в коммерческом отношении, с целью до­ биться разрешения на построения в Феодосии коммерческого порта. Последнее время судов в Феодосию приходило много, и все они не могли уже разместиться в сделавшемся тесным и давно устаревшем в техническом отношении порту.

Айвазовский понимает — портовый город просто обязан иметь удобный и комфортабельный порт с сопутствующей ему инфраструктурой. Нет порта — не будет судов, нет судов — не станет товаров, в Феодосию откажутся приезжать купцы, жизнь, которая худо-бедно начала налаживаться, снова за­ тухнет. И если за Феодосию не заступится он — у города не останется шанса выжить.

Впрочем, письма, просьбы — это одно, а реальное дело — совсем другое, поэтому Айвазовский совершает очередной необыкновенный поступок. Он решается подарить землякам питьевую воду, в которой те отчаянно нуждаются каждое лето:

«Не будучи в силах далее оставаться свидетелем страшного бедствия, которое из года в год испытывает от безводья населе­ ние города, я дарю ему 50 ОООведер в сутки чистой воды из при­ надлежащего мне Субашского источника». Субашский родник часть приданого жены Айвазовского. В августе 1888 года вода поступит в город!

В то же время Иван Константинович принимает активное участие в жизни армянской церкви. Так, 16 апреля 1883 года он обращается Г.А. Эзову в связи с назревшей необходимо­ стью замены феодосийского армянского священника. «... Вер­нувшись сюда из Петербурга, застал наше феодосийское ар­мянское общество в ужасном возбуждении против здешнего армянского священника Тер Мартирос. Хотя он и был 20 лет в Феодосии, но всегда имел против себя все общество и несмотря на это с протекциею двух домов остается все-таки на месте. В церковь никто не ходит и это весьма достойно сожаления. Я вполне разделяю отношение общества, потому что священ­ ник, в самом деле, невозможен. Жаловались в консисторию, но священник и двое покровителей сумели вовремя материалом предупредить, послали жалобу в Эчмиадзин к Макару, но узнав об этом, покровители послали нарочного. Весьма обязали бы, ежели бы Вы написали к епархиальному и освободили бы наш город от этого урода. Не откажите в этой покорнейшей моей просьбе».

В 1884 году проходит очередная выставка Айвазовского в Доме искусств Вены, на которую он сам не поехал, оставшись в Феодосии. Как обычно, пресса весьма благосклонно встре­ чает новые произведения великого мариниста, тем не менее Айвазовский не выглядит счастливым, не радует его и обще­ ство молодой и любимой супруги. В одной из газет, рядом с восторженной статьей о недавно проведенной выставке он обнаружил сообщение о смерти Марии Тальони. Она умерла у себя в доме в Марселе, еще точнее, в своем палаццо на озере Комо 22 апреля 1884 года, не дожив одного дня до собственно­ го дня рождения. Марии Тальони должно было исполниться восемьдесят.

Много лет Айвазовский не видел бывшей любимой и не имел представления, как та жила без него. Мария же прослужила на театре Петербурга до 1842 года, постепенно теряя былую популярность, танцевала в балете своего отца «Тень» во Фран­ ции, но прежнего успеха не было. Прославленную балерину теснили ее же последовательницы и ученицы, которых гото­ вили именно для романтического балета — главный козырь Тальони.

Оставив сцену в 1847 году Мария жила для своей семьи, давая частные уроки танцев. В 1859—1870 годах преподавала в балетной школе Парижской оперы.

В 1870 году во время франко-прусской войны, Мария Та- льони получила похоронку на сына. Известие сломило бывшую балерину, некогда сильная женщина утратила почву под нога­ ми. Не спасло даже пришедшее вслед за похоронкой письмо о произошедшей ошибке, сын не умер, а тяжело ранен. Казалось бы, возблагодари Бога и лети к своему вновь обретенному ре­ бенку, тем паче что тому, может быть, нужна помощь. Мария уже никогда не будет прежней, а после того как буквально чрез год последовал следующий страшный удар — умер ее отец Филиппе Тальони, она словно потерялась, сильно постарев и утратив вкус к жизни. Ж елая сменить обстановку в 1870 году, Мария поехала в Лондон, где давала какое-то время уроки тан­ ца в аристократических семьях, одним из ее любимых учеников был сын королевы Виктории принц Уэльский. Двенадцать лет она отдала этому занятию, после чего полностью оставила танец и поселилась в своем палаццо на озере Комо.

Мария Тальони умерла на руках дочери, которую выдала за князя Александра Васильевича Трубецкого. И была похо­ ронена на парижском кладбище Пер-Лашез. Через год на ее надгробии появится надпись: «О terre ne pese pas trop sur elle, elle a si peu pese sur to i» ( «Земля, не дави на нее слишком сильно, ведь она так легко ступала по тебе»).

Впервое Вербное воскресенье, наставшее вскоре после смер­ ти Марии Тальони, в дом к Айвазовским как обычно принесли цветы. Каждый праздник благодарные жители одаривали свое­ го художника свежими, только что распустившимися цветами. Среди подарков корзинка ландышей, к которому, должно быть по забывчивости, не приложена визитка. Айвазовский смотрит на букет, какое-то время пытаясь что-то понять, цветы явно говорят ему о чем-то. Только о чем? Он напрягает память, но ничего не получается, тем не менее сегодня его ждет серьезное дело. Необходимо совершить официальный визит к градона­ чальнику, так что художник, кряхтя, облачается в мундир, супруга приносит ему из другой комнаты шкатулку с ордена­ ми. В память о Тальони в этой самой шкатулке Айвазовский Айвазовский Иван Константинович [1817—1900] Великий русский живописец, маринист, мастер батальной картины. В 1833-37 годах учился в Академии Художеств у  и французского мариниста Ф. Таннера. С 1845 года академик, с 1847 года профессор, с 1887 года почетный член... хранит ее розовую туфельку. Иван Константинович смотрит на выглядывающий из-за коробочек с орденами любопытный носик танцевальной туфельки, перехватив взгляд мужа, Анна Никитична отворачивается, память уже готова подсказать ему ответ, но неожиданно Айвазовского отвлекает какой-то шум за окном. Секрет ландышей остается нераскрытым. Но с тех пор каждый год в Неделю цветоносную, в Вербное воскресе­ нье, в дом к Айвазовским среди прочих посетителей приходит высокий старик с корзиной свежих ландышей, в которой нет ни визитки, ни письма. Посланец никуда не спешит, степенно кланяется, передает подарок и медленно удаляется, не задер­ жанный никем.

ГЛАВА 27

«Какую бы ужасную бурю ни увидели мы на его картине, в верхней части полотна сквозь ско­ пление грозных туч всегда будет пробиваться луч света, пусть тоненький и слабый, но воз­ вещающий спасение. Именно веру в этот Свет пронес через века породивший Айвазовского народ. Именно в нем, этом Свете, и заклю­ чен смысл всех изображенных Айвазовским бурь».

Мартирос Саръян

В 1885 году Айвазовский Айвазовский Иван Константинович [1817—1900] Великий русский живописец, маринист, мастер батальной картины. В 1833-37 годах учился в Академии Художеств у  и французского мариниста Ф. Таннера. С 1845 года академик, с 1847 года профессор, с 1887 года почетный член... занялся новым грандиозным проектом — постройкой картинной галереи в Ялте. Для этой цели, он планирует собирать деньги на собственных выставках, как обычно не прося помощи ни у Академии, ни у государя. Все, что ему нужно, предоставление залов в Академии и, соответственно, обслуживание самой выставки, так как на этот раз из-за занятости он не может поехать в Петербург лично.

«Теперь изложу Вам подробно мою цель, — пишет худож­ник П.Ф. Исееву. — Вам хорошо известно, что Ялта сделалась лучшим сезонным городом и туда приезжает лучшее общество со всех концов России. Местность Ялты — центр лучших живописных (мест) на нашем южном берегу Крыма. Я имею намерение весною выстроить там дом для старшей моей до­чери, которая поселилась в Ялте. Место самое бойкое, и дом будет доходный... третью часть дома я намерен устроить с художественною целью, а именно, кроме внешних украшений (статуями и проч.) внутри будет картинная галерея со светом сверху, затем большая мастерская и несколько комнат — все это вместе составит отдельный от другой половины худо­жественный павильон, который может удобно служить для выставок картин всех наших молодых художников, а также мастерской для известных художников наших за умеренную плату».

Айвазовский подсчитывает, что для постройки галереи ему необходимы двадцать тысяч, сумма не маленькая, быстро со­ брать не получится, что называется, каждая копейка на счету, тем не менее в начале 1886 года, то есть меньше чем через год после начала строительства, он жертвует 600 рублей в пользу ученической кассы Академии.

Приближался 70-летний юбилей Айвазовского и 50-летний юбилей его творческой деятельности. Вопрос о праздновании неоднократно поднимался многими деятелями искусства, в том числе сохранилось письмо Ивана Николаевича Крамского, ко­ торый еще в 1885 году обращался с этим вопросом в редакцию журнала «Новое время»: «...К сожалению, я не знаю точно­ го числа и месяца, но знаю, что скоро (в течение этой зимы) должно наступить его пятидесятилетие. Не конфискуя ничьих заслуг, я все-таки полагал бы, что о юбилее Айвазовского под­ нять вопрос следовало бы.

...Айвазовский, кто бы и что бы ни говорил, есть звезда первой величины, во всяком случае, и не только у нас, а й в истории искусства вообще. Между 3—4 тысячами номеров, выпущенных Айвазовским в свет, есть вещи феноменальные и навсегда таковыми останутся...»

В начале 1887 года по случаю 70-летнего юбилея Айва­зовского и 50-летия Айвазовского-художника президент Академии художеств Великий князь Владимир Александро­вич ходатайствует перед государем о проведении праздника в честь Ивана Константиновича с торжественным чествовани­ем и, разумеется, выставками самых известных и знаменитых работ художника. Айвазовский тут же обращается с предложением устроить выставку в пользу кассы академистов, на работы Ивана Константиновича во все времена приходило множество народа, что же говорить о юбилейной выставке, посетить которую посчитают за святую обязанность? Даже при самой скромной входной плате сбор будет достаточно велик, но Айвазовский не собирается прикасаться к этим деньгам, привычно жертвуя все до копейки более нуждающимся, не­ жели он сам.

Выставка открылась 25 января 1887 года в залах Академии и закрылась 22 февраля 1887 года. Плата за вход составля­ла всего 30 копеек, тем не менее было продано 880 билетов, разошелся 3471 каталог с работами И.К. Айвазовского. Отчего такие разные цифры? Дело в том, что Иван Константинович лично распорядился допускать на выставку бесплатно всех художников и учащихся любых учебных заведений. «Теплое, сердечное отношение к нам, еще только вступающим в область искусства, горячее сочувствие к нашим нуждам побудило нас публично выразить пред Вами наши чувства глубокого уваже­ ния, искренней любви и глубокой признательности», — напи­ шут в подаренном Айвазовскому адресе учащиеся Академии 21 февраля 1887 года.

Вообще, на юбилеях и праздниках принято произносить заздравные речи, хваля виновника торжества, тем не менее искренняя любовь Айвазовского и желание помочь простым студентам была встречена академистами с восторгом. И их признания были искренними. И не только потому, что Айва­зовский пожертвовал деньги, великий маринист жил доста­точно далеко, и ученики не имели возможности видеть его так часто, как других профессоров. А значит, если у покойного Брюллова в мастерской любимые ученики дневали и ночевали, часами разговаривали с ним, гуляли, обсуждали театральные постановки или вдруг срывались и всей компанией устремля­лись к цыганам или к девицам, если профессор Андрей Иванов часто принимал у себя дома учеников, желающих поделиться с ним сокровенным, то есть с академическими профессорами ученики могли подружиться, Айвазовский при всей его от­крытости и доброжелательности оставался далекой звездой. Тем удивительнее, что этой звезде приходило в голову поза­ботиться о людях, которых он, быть может, даже никогда не видел. «Живя далеко от Петербурга, я не могу быть (так) по­лезен для вас, как мои товарищи по искусству, а этой скромной материальной помощью, которую я вам представил, я обязан снисходительному отношению публики к моим произведени­ям», — ответит академистам Айвазовский.

Итак, Айвазовский щедр, внимателен и скромен, он из­ ливает свет и тепло на свое окружение и даже совершенно чужих людей, и лишь один человек, как кажется, люто нена­ видит пожилого художника — его бывшая жена и возлюблен­ ная — забытая всеми Юлия Гревс (прекрасная и несчастная в своей гордыне Айше). Она забрасывает гневными письмами академическое начальство и Феодосийскую городскую думу, пишет императору... После стольких лет совместной жизни и труда, после того как она родила четырех дочерей и потра­тила годы в ожидании своего состарившегося, но от того не менее любимого мужа, она, Пенелопа, продолжает ждать не вернувшегося к ней Одиссея, который, презрев родной порт, пирует теперь с молодой прелестницей. А ведь она — Юлия, заплатила годами ожидания, чтобы теперь наблюдать триумф человека, погубившего ее жизнь, и не иметь возможности даже приблизиться к нему.

Как же она тогда влюбилась в него, слушая романсы Глинки и думая, что он не замечает ее. Как затем его душа, слившись со звуками колдовской скрипки, коснулась ее души. Она помнит тайные свидания, когда художник давал уроки ее воспитанницам, а она сидела где-то поблизости, ловя каждое его слово, купаясь в звуках его голоса. Все было прекрасно в эти полные нежных тревог дни. И признание в любви, и согласие выйти замуж. Удивительно, обычно такая рассудительная и умная девушка, она бросилась в новые неизведанные ею чувства, как кидаются со скалы в теплое южное море. Бросилась, еще толком не осознавая, сумеет ли выплыть. А зачем, если без него смерть?! Потом знакомые Ованеса плевали ей вслед, клевеща, будто бы гувернантка вскружила голову известному художнику в надежде на его деньги. Мало кто знает, как мало за семейную жизнь она видела этих самых денег. Да и к чему они ей? Драгоценно­ сти — его глаза — вот сокровища, на которые она могла бы смотреть вечно. Красивые платья — это среди жен рыбаков? Его объятия были для нее самыми желанными и богатыми покровами. Иногда ей казалось, что она может забеременеть от одного только его взгляда.

Дорого бы она заплатила, чтобы Ованес был только с ней, в любое время дня и ночи находился при ней, обнимал ее, рассказывал крымские истории про разбойников, турецких пленниц и, главное, ту — заветную — про хозяйку замка гор­ дую Айше. Им обоим нравилась эта история. Пусть бы снова гладил ее по волосам, а она представляла себя Айше, а его князем, как будто бы смерть никогда не разлучала их, и они, бросив свою крепость, воздвигли новую, из белого давалинского мрамора, замок их любви. Или пусть бы просто сидел в любимом кресле. Все бы отдала ради такого счастья, еще дороже, чем уже заплатила, положила бы. Но Айвазовский в любое время дня и ночи стремился заниматься живописью. Она бродила вместе с ним по берегу, выискивая самые кра­ сивые места, а потом ждала его, пока не понимала, что уже сильно прозябла, а он не видит и не чувствует ее состояния. Тогда Юлия уходила домой, а занятый своим любимым делом Ованес кидал ей вдогонку несколько слов, просил испечь к

ужину пирог с мясом, а то и вовсе не обращал внимания на ее уход. Однажды, беседуя с архитектором Кохом, Юлия узнала про находящиеся в Феодосии курганы и рассказала мужу об археологии. Тот неожиданно быстро зажегся новой идеей, после чего они трудились вместе, раскапывая страш­ные захоронения, беспокоя давно спящих. Быть может, это их проклятия достали теперь Юлию?

Но тогда, видя сияющее лицо Ованеса, она понимала, что ради этого можно перетерпеть и страх и проклятия. Она ра­ ботала наравне с ним, а часто и больше, сортируя ночью най­ денные сокровища и внося их в особые учетные книги. Она, а не эта хитрая Саркизова дышала с ним пылью в раскопанных курганах, их стараниями люди увидели спрятанную под землей красоту.

Юлии решительно не в чем было упрекнуть себя. И даже когда она сама ушла от Айвазовского, забрав дочерей, ушла, в надежде, что он пустится по ее следу, что снова вспыхнут былые чувства, и она услышит ту самую скрипку, и любящий и раскаявшийся в непрерывных изменах с художеством муж падет к ее ногам. Нет, этого не произошло, и Юлия напрас­но прождала его всю жизнь у окна, когда он путешествовал, работал, встречался с людьми, наверное влюблялся, получал награды...

И тогда она начала мстить: выдала дочерей замуж за ино­странцев, а не за армян, как мечтал Ованес. Захотел бы сде­лать по-своему, мог бы явиться и хотя бы попытаться сорвать бракосочетания. Не приехал. Молча проглатывал обиду за обидой. Даже когда Юлия увела чуть ли не просватанную в семейство Лазаревых Жанну.