Айвазовский Иван Константинович [1817—1900]

«Айвазовский». Главы 29-32. 2012. Автор: Андреева Юлия Игоревна

ГЛАВА 29

«Его искусство — искусство по­беды человека и человечности, отрицание деспотизма и наси­лия. Айвазовский — художник бурной жажды свободы и ее про­славления».

Мартирос Сарьян

Самое поразительное в Айвазовском, что он никогда не останавливался, не позволял себе простоя и праздности. Он был не просто официально-почетным жителем Феодосии, его по-настоящему любили. В церковных книгах Феодосии, на­ пример, сохранились многочисленные записи о крестинах, на которых Иван Константинович выступал в роле крестного отца. По свидетельству историков, на 1888 год он был крестным отцом чуть ли не половины населения Феодосии. Его часто отрывали от работы, приглашая на свадьбы и праздники, но и когда не приглашали, он умудрялся узнавать, что такая-то девушка не имеет приданого, и успевал послать ей необходи­мые средства.

Присутствовал он на праздниках опять же не как свадеб­ ный генерал, он умел веселиться и развлекать общество, играя на скрипке и исполняя песни, текст которых и музыку часто сочинял сам.

И, разумеется, к Айвазовскому чуть ли не ежедневно при­ ходили все новые и новые просители, которым художник старался не отказывать. Так, 12 апреля 1888 года он пишет Г.А. Эзову, ходатайствуя о продлении каникул гимназистов в связи с жарой. Казалось бы, какое его дело? Но, должно быть, жители города как обычно, пришли со своими чаяния­ ми в гостеприимный дом Айвазовского и тот не посмел им отказать. Суть дела можно объяснить в нескольких словах: летние каникулы в Крыму длились 6 недель — с 15 июля по 1 августа. А август в Крыму самый жаркий месяц, из-за чего многим мальчикам делалось на занятиях дурно. Расписание каникул составляли, скорее всего, чиновники из Петербурга, не имевшие представления о крымском климате. Вто же время на Кавказе каникулы длились до 25 августа. Выслушав просьбы родителей и поняв, что они обоснованы, Иван Константинович пишет прошение увеличить каникулы гимназистов. И вскоре каждый учащийся Крыма имеет основание молиться за здравие и долгие лета добрейшего на земле человека. Шутка ли сказать, почти месяц добавили!

Казалось бы — из-за такой мелочи отвлекать известного человека, именно в то время он писал портреты для Тифлис­ ского музея, а также занимался отправкой картин на про­ дажу к Ивану Федоровичу Шёне — владевшему магазином художественных изделий в Петербурге. Но в том-то и величие Айвазовского, что для него не было мелочей. И он реально помогал, делая то, что мог сделать, и не задумываясь о лич­ ной выгоде.

Узнав, что настоятель армянской церкви в Феодосии, лите­ратор и переводчик Хорен Вардапет (Хорен Степанян) собрал деньги на реставрацию старинной церкви святого Саркиса, провел реставрацию и теперь готовит ее торжественное освя­щение, Айвазовский Айвазовский Иван Константинович [1817—1900] Великий русский живописец, маринист, мастер батальной картины. В 1833-37 годах учился в Академии Художеств у  и французского мариниста Ф. Таннера. С 1845 года академик, с 1847 года профессор, с 1887 года почетный член... бросает все прочие заказы и пишет образ Спасителя, молящегося в Гефсиманском саду, которую пре­подносит в дар церкви.

Сохранилась правдивая легенда, что во время празднова­ния И.К. Айвазовским своего семидесятилетия он дал обед, на котором было много почетных гостей и друзей- художников. Когда подошло время подавать десерт, Иван Константинович неожиданно поднялся со своего места и, призвав гостей к вниманию, произнес краткую речь: «Госпо­да! Приношу свои извинения за то, что мой повар сегодня не приготовил десерт. Прошу принять блюдо, приготовленное мной лично». После этих слов слуги вынесли на подносах и тут же начали раздавать гостям маленькие пейзажи, напи­ санные Айвазовским.

Меж тем в Турции пришел к власти новый султан Абдул Гамид II, новый господин — новые законы. Айвазовский тоже надеется, что теперь Турция поведет более миролюбивую политику. Сам он уже стосковался по прекрасному Константинополю и мечтает поехать туда с Анной. Вскоре его приглашают устроить новую выставку в Константино­польском русском посольстве, для которого Айвазовский должен подготовить 20 картин. Но по политическим сообра­жениям Иван Константинович не торопится сразу же сесть на пароход и предстать перед новым властелином Турции, на первый раз отсылая вместо себя племянника, Левон Мазиров давно уже работает с дядей и наверное сумеет представить его лучше, чем кто-либо другой. Сбор от выставки Айва­зовский дарит армянскому благотворительному обществу, но это еще не все. После выставки Мазиров должен пере­ дать по одной картине турецкому, русскому и греческому обществам.

Выставка открылась 1 октября 1888 года и имела огром­ ный успех. Газета «Аревелк» («Восток») опубликовала ста­ тью В. Малезяна, в которой тот назвал Айвазовского «бо­ гатырем армянской живописи». Множество статей вышло в турецких, французских, армянских и английских газетах. В газете «Новое время» ее главный редактор А.С. Суворин, находящийся в это время по долгу службы в Константинопо­ ле, писал: «Вся общественность Константинополя, особенно его соотечественники-армяне, как в 1874 г., так и каждый раз, когда приезжает художник в Константинополь, принимают его с особой честью». В этой статье Алексей Сергеевич Суворин допустил очень странную ошибку, скорее всего, он либо не попал на выставку и написал с чьих-то слов, либо был на ней, но не в день открытия. В противном случае он бы знал, что Иван Константинович и его супруга не приезжали в этот раз в Турцию. Впрочем, Суворин это тоже узнал, получив через некоторое время личное письмо Айвазовского из Феодосии: «Читал я статью Вашу о моей выставке в Константинополе. Жаль только, что сам я не поехал, а выставил другой. Все, судя по письмам и в газетах, полагают, что я тоже нахожусь в Константинополе»1.

Как же необъяснимо странно все сложилось — Айва­зовский не поехал в Турцию, на него и так косились после того, как заказавший тридцать картин султан устроил резню на острове Конд. Деньги конечно деньгами, у Ивана Констан­тиновича природная коммерческая жилка и дивное чутье, но искать новые связи с Константинополем после такого — заня­тия мягко говоря, опасное. Тем не менее он делает невероятно рискованный шаг, вообще посылая картины и, должно быть, рассчитывая, что выставка пройдет незаметно для прессы, а Левон сумеет произвести разведку, дабы Иван Константинович мог понять, стоит связываться с Константинополем или лучше обождать. Если что, он приглашен русским посольством, сле­довательно, формально, выставка будет проходить на террито­рии Российской империи. Кроме того, еще один с политической точки зрения правильный, продуманный ход. Не будет его, журналисты посмотрят картины, да и разойдутся не солоно хлебавши. Кто может дать интервью вместо художника? Да кто бы ни дал, представитель, посол, дипломаты... это уже не то. Во всяком случае, чего он никак не ожидал, так это того, что старый знакомец Суворин сваляет эдакого дурака — объявит во всеуслышание, будто бы он — Айвазовский был там с су­пругой. Пущенный Сувориным слух немедленно подхватили

другие издания. Но и это еще не все неприятности. Вместо себя Айвазовский

посылает племянника Мазирова, скромного, делового человека, которому вполне доверяет. Аевон должен был довезти картины, помочь с развеской и проследить за тем, чтобы их после выставки отправили по указанным художником адресам. По политическим соображениям распорядившись подарить три картины, Айвазовский, тем не менее, поостерегся сделать подарок самому султану. О такой новости журналисты рас­ трубили бы на весь свет.

И надо же, чтобы обычно такой толковый Мазиров на этот раз сплоховал. Мало Айвазовскому сообщений в газетах о приемах, которые якобы оказывали художнику в Турции, он бы и сам с радостью поехал, если бы не опасался раз­ говоров. Так мало ему этого, султан еще и догадался награ­дить Айвазовского заочно орденом Меджидие 1-й степени. В результате газетчики раструбили о новых успехах Айва­зовского в Турции, намекая на его давнюю и плодотворную дружбу с правящим домом. Ну что ты тут будешь делать?! Случись подобное несколько лет назад, Айвазовский был бы рад-радешенек, но теперь получить орден Турции, ко­ рабли которой еще совсем недавно бомбили Севастополь?.. Ситуация, мягко говоря, щекотливая. И отказаться неудоб­ но, а возьмешь или, не дай бог, наденешь — за этим делом последует и царская немилость. Айвазовский помнит, что такое монарший гнев, старому и трудолюбивому художнику совсем не хочется вдруг потерять все милости и привилегии. Сам-то он с женой, детьми и внуками как-нибудь проживет и на то, что осталось, даже если, попав в опалу, лишится разом всех своих заказчиков. Но что будет с Феодосией, которая держится, что греха таить, только тем, что живет в ней вели­чайший художник мира Айвазовский?!

Но и орден — это еще не все испытания. По турецким обычаям после получения высокой награды султан вправе ожидать ответный подарок, по-турецки пешкеш. А это уже могут расценить как прямой заказ, которого Иван Констан­тинович при всем уважении к новому султану брать не имеет права во всяком случае, не получив на то прямых указаний свыше.

Весь в сомнениях и тревогах 12 декабря 1888 года Айва­ зовский пишет письмо П.Ф. Исееву об обстоятельствах по­лучения им заказов и ордена от турецкого султана: «Прежде чем Вы узнаете о награде, полученной мною от султана, я ж е­ лаю объяснить Вам, как это случилось, — сразу же идет он в атаку. — Выставку двадцати картин устроил мой племянник Мазиров, который сам отправился туда и оставался во время выставки. Перед его выездом я многократно говорил и про­ сил, чтобы (он) держал себя подальше от двора, особенно от султана, чтобы не подать ни малейшего повода думать, что рассчитываем на что-нибудь; выставку же затеяли потому, что картины должны были идти мимо Константинополя до Марселя, и я их должен был получить в Париже, но я отло­ жил свою поездку за границу, и поэтому оставшиеся картины вернулись домой в Феодосию». — Айвазовский действительно планировал парижскую выставку, впрочем, объяснения, кото­ рые он дает о самой причине устройства выставки, выглядят неубедительными. Но, судя по всему, других нет. Скорее всего, делающий все на вдохновении и по зову сердца, Айвазовский не счел нужным предуведомить свое непосредственное началь­ство о злополучной выставке и, соответственно, не испросил разрешения начать работать в этом направлении, и теперь по­ жинал плоды собственной недальновидности.

Далее он пытается объяснить все свои действия, с тем, что­ бы их сочли разумными и вполне уместными. Повторюсь, Айва­зовский не столько трясется за собственную шкуру, сколько переживает за свое дело, за семью, за Феодосию: «Я поручил Мазирову просить нашего посла Нелидова, которому я пи­ сал, принять большую картину “Олег”, бывшую на выставке в Академии. Это доставило большое удовольствие послу, и картина — есть собственность нашего посольского дворца, затем небольшую картину отдали армянскому благотвори­тельному обществу в пользу приютов, и третью небольшую картину в турецкое учреждение или в рисовальную школу в Константинополе». — Сами описания картин — «большую» в наше посольство, «собственность нашего посольского дворца» указывают на то, что Айвазовский делает попытки оправдаться перед Исеевым. Мол, большую-то я отдал нашим, а маленькие в армянское общество и туркам. К слову, рисовальная школа в Константинополе была основана в 1882 году в свой прошлый визит Иван Константинович посещал это заведение, директо­ром и преподавателем которого был армянский скульптор и друг Айвазовского Ерванд Восканов.

«Эта последняя картина наделала то, чего я не желал. Ви­ новат немного Мазиров. Вместо того, чтобы передать тихо по назначению, он при письме препроводил ее министру-паше, моему знакомому, который доложил султану под предлогом, чтобы султан указал, куда назначить — и вот вследствие этого падишаху угодно было наградить меня.

Признаюсь откровенно, я сильно сконфузился и недоволен Мазировым, о чем я уже написал ему в Петербург. Сконфужен и недоволен по той причине, что теперь каждый имеет право полагать, что выставка и пожертвование двух картин были сде­ ланы с целью получить награду, что, согласитесь, в мои лета, в моем положении и имея наши высшие ордена, было бы не­простительно, и я первый, признаюсь, окритиковал бы старого товарища, если бы он так поступил, а у меня, к несчастью, так сложилось, несмотря на все мои меры. Я даже писал нашему послу, и он совершенно разделяет мое мнение». Айвазовский действительно выглядит в этом письме растерянным — у вся­ кого талантливого человека найдутся завистники, что же го­ворить о художнике, вышедшем из нищеты и сделавшем себе имя и колоссальное состояние? Теперь каждый, кому не лень, будет показывать пальцами на старого, жадного и охочего до наград и почестей художника, который специально подстро­ил все так, чтобы ему вручили очередной орден. Даже если в этом утверждении есть некоторая доля правды, Айвазовский не хотел бы, чтобы о нем пошла подобная молва. Далее, Иван Константинович пишет, что-де высокопоставленные паши не­ однократно намекали племяннику Мазирову, что «...раздавая две-три картины учреждениям, следовало бы поднести картину и его величеству, но в ответ на его письмо я наотрез отказался, между тем не избег этого». И вот финальный аккорд — Артим-паша (министр иностранных дел) передает благодарности султана за картину для художественной школы так, будто бы художник адресовал ее непосредственно его величеству, а, следовательно, он теперь просто обязан сделать ответный дар. Чтобы никто не посмел сказать, что Айвазовский вновь с го­ товностью взялся писать для султана, тот решил пожертвовать ширму с пятью картинами (медальонами), написанную пять лет тому назад в Петербурге. У этого дара есть свои преимущества перед новой картиной — с одной стороны, ширма делалась пять лет назад — уж всяко не новый заказ, с другой стороны, и султан не может чувствовать себя обиженным — не одна, а целых пять картин. Да и ширма изящной резной работы — сама по себе произведение искусства. Кроме того, посылает Айвазовский Айвазовский Иван Константинович [1817—1900] Великий русский живописец, маринист, мастер батальной картины. В 1833-37 годах учился в Академии Художеств у  и французского мариниста Ф. Таннера. С 1845 года академик, с 1847 года профессор, с 1887 года почетный член... подарок на адрес посла Нелидова, с тем, чтобы тот сам решил, как правильно будет преподнести ее султану, чтобы никого не обидеть и, упаси боже, не унизить.

«Мне так совестно, что не думаю даже просить о дозво­ лении носить орден, авось так пройдет и не узнают. Если же обнаружится, то прошу Вас покорнейше при случае рассказать его императорскому высочеству президенту, как это случи­ лось, и ежели нужно испросить разрешение на поднесение султану вышесказанного подарка, то прошу телеграфировать, если не позволяется; ежели же не есть преступление, то посол наш представит».

Тем не менее тема ордена не оставляет Айвазовского, так, 5 мая 1889 года, он вынужден снова поднимать ее в личной переписке с Г.А. Эзовым: «...маленькая просьба: при свида­ нии с добрейшим Матвеем Авелевичем передать мой привет и просьбу, чтобы узнал в Азиатском департаменте, что за при­ чина, что до сих пор не выслали мне меджидие 1-й степени, который лежит у них более двух месяцев»? Действительно, если уж его будут костерить в связи с якобы выпрошенной наградой, хорошо было бы эту самую награду, для начала, хотя бы получить».

Тем не менее он вновь вынужден пускаться в тягостные объяснения о предпосылках получения треклятого ордена: «Мазирову мною было поручено не навязываться султану с просьбою осмотреть картины во дворце или на выставке, тем более — поднести что-нибудь. Как это было, не помню в точ­ности, но местные высокопоставленные особы заметили, что следовало бы его величеству, но я боялся подобным шагом вызвать султана на покупку картины или награды. Несмотря на это, все-таки, надо полагать, за картину в турецкое учреж­дение получил награду. После этого я нашел уже нужным послать ширму с пятью медалями, вписанными мною, от которых султан был в вос­ торге (прислал мне письмо Артим-паша), но я полагаю, что другим, не знающим подробности, не понравилось все это, хотя не имеют никаких данных». Итак, письмо Эзову очередная по­ пытка докричаться через последнего до Двора, до знакомых, которым вся история будет передана в черном свете.

Мы не знаем, искал ли Айвазовский этой награды, нет. Тем не менее из цитируемых выше писем можно понять, что до самого Ивана Константиновича доходили нелицеприятные слухи, которые он всячески пытался опровергнуть, отстояв тем самым свое доброе имя. Айвазовский переживал случившееся, тем не менее инцидент не стал поводом для депрессии, послед­ нее вообще было несвойственно его жизнелюбивой натуре. Он пишет «Спасителя, ходящего по водам» и передает картину в дар Православному палестинскому обществу в Таганроге для последующей передачи в странноприимный дом.

2 сентября 1889 года он строит планы выехать в Берлин, что­ бы оттуда попасть на выставку в Париж. Организует морское путешествие до Батума, желая показать супруге кавказский берег, которого она еще не видела. Самому Айвазовскому эта поездка нужна для сбора материала на новую картину — поход аргонавтов в Колхиду.

В октябре 1889 года Иван Константинович участвует в строительстве выставочного зала в Ялте, о чем он пишет отцу композитора Александра Афанасьевича Спендиарова, Афа­ насию Авксентьевичу, с которыми Айвазовские состояли в родственных отношениях: «...если я спешу, то, во-первых, потому, что время много значит в мои лета, а во-вторых, т.к. весною Вы приступите к ремонту ялтинского дома, то было бы кстати и залу устраивать дать раньше всего, дабы к лету, т.е. к сезону, была бы зала готова ». От себя лично Айвазовский обе­ щал платить по 500 рублей за сезон и еще написать огромную картину, которую можно будет продать за четыре или пять тысяч. Кроме того, еще одна картина, также безвозмездно переданная художником, должна будет оставаться для укра­ шения ялтинского дома. Айвазовский хотел, чтобы зал был длиной 7—8 саженей и 3—4 шириной.

Будучи частым гостем в семействе Спендиаровых, или, как еще писали, Спендиарян, Айвазовский обратил внимание на Александра, когда тому было всего-то шесть лет, и никто еще не подозревал, что пройдет немного времени, и о малыше за­ говорят как о выдающемся армянском композиторе, одном из основоположников армянской классической музыки. Тогда же Саша Спендиарян проявлял интерес к рисованию и увле­ кался, как бы мы сейчас могли сказать, «аригами». «Едва ли не с трехлетнего возраста я стал выделывать из бумаги, без всяких инструментов, разных животных и птиц, и помню, что, когда мне было лет шесть, моими изделиями из бумаги очень заинтересовался посетивший нас в Симферополе художник И.К. Айвазовский, взявший с собой несколько экземпляров моих бумажных животных и птиц для демонстрирования их в Академии художеств.

Позже, когда Александр начал музицировать и сочинять музыкальные произведения, судьба снова свела его с Айва­зовским, но теперь уже на совместных импровизированных концертах. Внук Айвазовского, сын младшей дочери худож­ ника Жанны К.К. Арцеулов, в своих воспоминаниях пишет об этих выступлениях: «Спендиаров приносил свои последние произведения. Импровизированные концерты длились до глубокой ночи. Спендиаров играл на рояле, Айвазовский — на скрипке. Айвазовский Айвазовский Иван Константинович [1817—1900] Великий русский живописец, маринист, мастер батальной картины. В 1833-37 годах учился в Академии Художеств у  и французского мариниста Ф. Таннера. С 1845 года академик, с 1847 года профессор, с 1887 года почетный член... любил музыку Бетховена, Шопена, Россини. Вкус его был очень разнообразен: одновременно с классической музыкой он очень любил народные мелодии».

Общеизвестно, что уже после смерти Айвазовского компо­зитор А.А. Спендиарян свое произведение «Крымские эскизы» посвятил памяти замечательного мариниста.