Айвазовский Иван Константинович [1817—1900]

«Айвазовский». Главы 7-9. 2012. Автор: Андреева Юлия Игоревна

ГЛАВА 9

Я видел море, я измерил
Очами жадными его;
Я силы духа моего
Перед лицом его поверил.

А.И. Полежаев

Только в июле Айвазовский вернулся в Феодосию, привезя с собой этюды, некоторые из которых должны были в даль­ нейшем превратиться в картины.

Теперь для Ованеса мало просто написать море, чтобы оно выглядело похожим. Он ставит перед собой новую задачу — передать через живописные образы свои собственные ощуще­ния. Солнце должно сиять и слепить, если изображен яркий день — зритель должен ощущать идущее от картины тепло.

Написать солнце — в Академии его учили писать солнце в дымке, солнце, пробивающееся из-за облаков или ветвей де­ ревьев, только свет солнца без изображения самого светила. Нарисовать солнце по-другому, не так, как видели его старые мастера — было в определенном смысле вызовом, но он не боялся брать на себя столь сложную задачу.

Он устраивает себе мастерскую дома и каждый день на­ пряженно работает, стремясь к выбранной цели. Казначеев заваливает его приглашениями приехать в Симферополь, но теперь Гайвазовский вынужден огорчать отказами своего вто­ рого отца. Он не может отказаться от работы, его солнце —то самое солнце, которое светило над маленьким Оником, солнце, о котором он грезил в далеком и теперь похожем на стран­ ный сон Петербурге, его солнце упорно не желает освещать новые картины молодого мастера. В Академии учат копиро­ вать природу, но разве можно написать один в один солнце? Гайвазовский запирается у себя, не желая видеть ни прежних друзей, ни соседей. Он упорно отклоняет все приглашения, и только устав и измучившись, ходит к морю, где подолгу сидит на песке или прибрежном камне, уставившись в даль. Время от времени знакомые рыбаки зовут его с собой в море. С борта лодки он снова всматривается в волны и солнце, пытаясь раз­ гадать загадку, раскрыть тайну, из-за которой почему-то не может изобразить солнце таким, как видят его глаза.

Желающий достичь солнца свободно парящий в небесах Икар разбивается об землю, которую неосторожно покинул, устремившись за мечтой. Быть может, и его — Ивана Гайвазовского — погубит его южное солнце?

Впрочем, нельзя сказать, что поездка с Казначеевым не при­ несла вообще никаких плодов, как раз наоборот. Уже готова «Лунная ночь в Крыму. Гурзуф» — нежная поэтичная картина с тем самым кипарисом, с которым художник здоровался и раз­ говаривал о Пушкине. Вот как отзывается о проделанной работе сам художник в письме к Оленину: «По прибытии в Крым, после кратковременного свидания с родными, я немедля отправился, как Вам известно, с благодетелем моим А.И. Казначеевым на южный берег, где роскошная природа, величественное море и живописные горы представляют художнику столько пред­метов высокой поэзии в лицах. Там пробыл я до июля месяца 1838 и сделал несколько удачных эскизов; оттуда возвратился в Симферополь и в короткое время нарисовал множество татар с натуры, потом устроил свою мастерскую на родине моей в Феодосии, где есть и моя любимая стихия. Тут отделал я пять картин и отправил их месяца три тому назад к Александру Ива­новичу Зауервейду, прося представить их по принадлежности; о сем тогда же донесено мною и В.И. Григоровичу. К сожалению, до сих пор не имею я никакого известия об участи посланных картин. Вероятно, Вы уже благоволили их видеть. Кроме сих, я приготовил шесть сюжетов, из которых три — отделаны и к выставке будут представлены Вашему вы­ сокопревосходительству. Одна представляет лунную ночь, во второй — ясный день на южном берегу, в третьей буря. Сверх того, сделал я еще несколько новых опытов и эскизов, думал уже приступить к отделке всего, чтобы привезти с собою в

Петербург, не пропуская данного мне срока».

Одновременно с летом закончились выданные Академией деньги, и Гайвазовский вынужден просить выдать ему хоть сколько-нибудь на продолжение работы. Проклятая нищета, вот, казалось бы, совсем недавно вернулся из Петербурга с карманами, полными денег, и что же, они покинули его, точно перелетные птицы. Предатели деньги!

Впрочем, рано предаваться панике, Гайвазовский на хоро­шем счету, учителя за него горой, академическое начальство знает — этот не подведет, не обманет. «Вследствие словесно представленной мною просьбы Вашей к Академии, в письме на мое имя Вами изъясненной, об оказании Вам денежного пособия для пребывания в Крыму и спокойного продолжения занятий Ваших живописью с натуры, по уважению к тому, что Вы употребили уже почти всю сумму, пожалованную Вам государем императором за картины, на заготовление худо­жественных потребностей к путешествию, собственную эки­пировку, проезд в Крым и переезды в Крыму, а также на по­ собие родным Вашим, Правление императорской Академии художеств, приняв во внимание эти обстоятельства, а равно известное трудолюбие Ваше и хорошую нравственность, с со­ гласия его высокопревосходительства г. президента определи­ло: назначить Вам в пособие 1000 руб., которые при сем к Вам и посылаются, но с тем, чтобы Вы взамен оных, представили по возвращении Вашем какую-либо картину в собственность Академии».

За зимой пришла и новая весна. Время, неизменно значи­ мое и полное сюрпризов для художника. На этот раз к дому Гайвазовских подъехала рессорная бричка, из которой вышел сам начальник Черноморской береговой линии, знаменитый, легендарный генерал Раевский, среди прочих подвигов и слав­ ных дел которого, в частности, значился эпизод двадцатого года, когда во время войны с французами боевой генерал не только шел в авангарде войск, на передней линии, а плечом к плечу с ним бились его юные тогда сыновья. Как написал о генерале восторженный Жуковский:

Раевский, слава наших дней, Хвала! 

Перед рядами 

Он первый, грудь против мечей, 

С отважными сынами.

Айвазовский прекрасно знал современную поэзию, а Ни­колай Николаевич Раевский был ко всему прочему интересен ему дружбой с Пушкиным, который, а из этого не делалось секрета, посвятил Раевскому поэму «Кавказский пленник».

 

Прими с улыбкою, мой друг, 

Свободной музы приношенье: 

Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье 

И вдохновенный свой досуг.

 

Поэтому можно себе представить гамму чувств, которая охватила молодого человека при виде кумира своего детства.

Николай Николаевич много слышал о талантливом фео­досийском художнике, читал о нем, кроме того, о «морском волчонке», как прозвали Ованеса моряки-балтийцы, ему про­ жужжали все уши на его собственном корабле. И вот теперь Раевский лично заехал познакомиться с Гайвазовским, а за­ одно сделать ему заманчивое предложение.

Сам Николай Николаевич держал путь на Кавказ, дабы руководить высадкой десанта.

Целый день они провели вместе, Айвазовский показывал Раевскому самые прекрасные места Феодосии, Николай Нико­ лаевич рассказывал ему об Александре Сергеевиче. Последние работы художника вдруг словно вернули Раевского в дни его молодости, в то время, когда Пушкин читал ему свои стихи и стихи Байрона, а рядом плескалось теплое море. Рядом были дети — вся семья в сборе.

Раевский рассказывал о том, как вместе с Пушкиным они поднялись на Ай-Петри, чтобы увидеть оттуда восход солнца, и художник немедленно попросил проводить его на то же самое место. «Восход солнца с вершины Ай-Петри, откуда Пушкин любуется им» — хорошее название для картины, несколько длинновато, но почему нет? Хотелось написать Пушкина, стоя­ щего над бурным морем, чтобы небо было темным от туч, а волны пенились, грозя неминуемой бедой. Поэт, читающий стихи бушующей стихии или просто вглядывающийся в даль. Впрочем, отчего не написать несколько картин?

Айвазовский законспектировал рассказ Раевского и тут же не удержался и приписал название запланированных картин: «Пушкин у гурзуфских скал», «Семья Раевских и Пушкин», ну и разумеется, «Восход солнца с вершины Ай-Петри, откуда

Пушкин любуется им». Знакомство с Н.Н. Раевским само по себе подарок судьбы,

но великолепный генерал приехал отнюдь не из праздного любопытства, в его силах пригласить художника отправиться с ним на Кавказ, где можно будет наблюдать настоящие боевые действия флота, а заодно порисовать виды восточных берегов Черного моря! Добавим — порисовать берега, в то время еще малоизученные и неизвестные русскому зрителю.

Небывалая удача, подарок, от которого молодой маринист просто не имеет права отказаться, но как же тогда приказ го­ сударя? Что произойдет, нарушь он приказ вернуться в уста­новленный срок? Ованес уже знает, как несладко попасть в немилость. Но Раевский, Кавказ, самая настоящая высадка десанта...

Не в силах отказаться от предложения Николая Нико­ лаевича, Гайвазовский пишет письмо президенту Академии художеств, в котором просит продлить срок командировки и разрешить ему участвовать в военных маневрах русской эска­дры у кавказских берегов: «...генерал Раевский, начальник прибрежной кавказской линии, проезжая через Феодосию к своей должности для совершения военных подвигов при занятии мест на восточных берегах Менгрелии, был у меня в мастерской и настоятельно убеждал меня поехать с ним, дабы обозреть красоты природы малоизвестных восточных берегов Черного моря и присутствовать при высадке на оные войск, назначенных к боевому занятию означенных берего­вых мест.

Долго не решался я на это без испрошения позволения Ва­ шего, но, с одной стороны, убеждения генерала Раевкого и принятые им на себя ходатайства в испрошении мне сего по­зволения, с другой — желание видеть морское сражение при этакой роскошной природе и мысль, что изображение на по­ лотне военных подвигов наших героев будет угодно его импе­раторскому величеству, наконец, совет доброжелателя моего Александра Ивановича Казначеева — решили меня отправить в поход аргонавтов, тем более, что и сам А.И. Казначеев, дав­ ний друг Раевскому, отправился с ним почти для меня». Мы не станем приводить полный текст письма, повторюсь, что Гайвазовский действительно находился в Академии на хоро­шем счету, добавлю только маленькую подробность, которая, я надеюсь, убедит читателя в том, что Иван Айвазовский или Ованес Гайвазовский, как называли его в Феодосии, был от­нюдь не пай-мальчиком. Когда ему было велено вернуться в стены доверяющей ему Академии? 1 марта 1839 года. Письмо же Оленину датировано ни много ни мало 27 апреля 1839 года, то есть без малого после двухмесячного прогула, и пишет его «послушный академист» не из Феодосии, а из местечка Тамань, что по пути на Кавказ. Иными словами — не спрашивая никого и ни о чем, Гайвазовский рванул за Раевским, догадавшись от­ писать Оленину, упросив его продлить отпуск, уже находясь в дороге.

По здравому разумению, Гайвазовский конечно же понаде­ ялся на то, что и Раевский и присоединившийся к «походу ар­гонавтов», как окрестил его сам художник, Казначеев найдут способ добиться для него разрешения на оное путешествие. Но и сам бы мог поторопиться. В конце концов страна, в которой жизнь подчинялась военной дисциплине, могла и не простить загулявшего в отпуску художника.

Во всяком случае, разрешение о принятии участия академи­стом И.К. Гайвазовским в экспедиции генерал-лейтенанта Раев­ ского было официально дано военным министром, после чего тот изложил просьбу министру Двора, а тот уже непосредствен­ но государю: «Начальник Черноморской прибрежной линии и Командующий действующим там отрядом генерал-лейтенант Раевский, узнав, что с высочайшего соизволения находится в Крыму для снятия морских видов академист Гайвазовский, и по­ лагая, что величественная природа восточных берегов Черного моря, плавание эскадры и военные сцены при занятии десантом неприятельской земли представят предметы, достойные кисти этого художника, предложил ему отправиться в экспедицию».

Выслушав доклад министра Двора, государь император по­ зволил художнику задержаться в Крыму еще на год, повелев выдать еще тысячу рублей ассигнациями, которые тот должен был получить в Керчи.

Из автобиографии Айвазовского мы знаем, что поход со­ стоялся и он: «Находился сначала с Н.Н. Раевским на пароходе “Колхида”, потом перешел к М.П. Лазареву на линейный ко­ рабль “Силистрия”, капитаном которого был П.С. Нахимов...» До нас дошли несколько рисунков и картин Айвазовского это­ го периода, изображающих Лазарева, Нахимова, Раевского, Корнилова, Панфилова и др.

На военном корабле «Колхида »Айвазовский знакомится с Львом Сергеевичем Пушкиным, младшим братом Александра Сергеевича — человеком безусловно талантливым и незауряд­ным. Как вспоминает о своих встречах с Львом Пушкиным племянник Антона Дельвига, Андрей Андреевич Дельвиг: «Он был остроумен, писал хорошие стихи, и, не будь он братом та­ кой знаменитости, конечно, его стихи обратили бы в то время на себя общее внимание. Лицо его белое и волосы белокурые, завитые от природы. Его наружность представляла негра, окрашенного белою краскою».

Во время южной ссылки А.С. Пушкина в 1820—1824 годах, Лев Сергеевич постоянно переписывался с братом, выполняя любые его поручения, связанные с издательскими и даже лич­ ными делами поэта. Это именно ему были посвящены стихот­ ворения: «Брат милый, отроком расстался ты со мной» (1823),

«Послание к Л. Пушкину» (1824) и пр. Лев Сергеевич обладал редкостным талантом по свидетель­ствам современников, буквально с одного прочтения он мог запомнить стихи и целые поэмы. По словам П.А. Вяземского: «С ним, можно сказать, погребены многие стихотворения бра­ та его не изданные, может быть даже и не записанные, которые

он один знал наизусть». В кают-компании «Колхиды» офицеры так часто просили

Льва Сергеевича читать им наизусть стихи Александра Сер­геевича, что тот начал требовать за свое выступление оплату в жидкой валюте. Нововведение понравилось и сразу же прижи­ лось, офицеры исправно проставляли выпивку, довольный чтец с выражением читал написанное братом, вино текло рекой.

О Льве Пушкине ходил забавный анекдот, что тот будто бы всю жизнь испытывал непонятную и ничем не обоснован­ную ненависть к питьевой воде, отчего пил исключительно вино, пренебрегая чаем, кофе и никогда не прикасаясь к супу. Вина же он мог потребить сколько угодно. И если поначалу странные требования Льва Сергеевича относительно опла­ ты его выступлений встречались корабельным начальством с неодобрением, тот факт, что последний мало пьянел и после любого количества выпитого продолжал исполнять свои обя­занности, характеризовало младшего Пушкина как человека, безусловно, надежного. Впрочем, его все любили, опасаясь единственно обсуждать с Львом Сергеевичем обстоятельства гибели его брата, так как выпивши, Лев много раз порывался отправиться во Францию, дабы непременно стреляться там с Дантесом. О смерти брата он узнал, будучи на Кавказе, сохранилось его письмо к другу, написанное вскоре после получения изве­стия о смерти Александра Сергеевича: «Сам я получил только контузию, будучи вечно под пулями; бедный же брат мой погиб в это время от одной, ему обреченной. Несправедлива тут судь­ба, его жизнь необходима была семейству, полезна отечеству, а моя — лишняя, одинокая и о которой, кроме тебя и бедного отца моего, никто бы и не вздохнул».

В этих строках все — боль и ужас утраты, и признание соб­ ственного ничтожества, и загубленной попусту жизни. Думаю, что если бы роком Льву Пушкину выпал шанс погибнуть вместо брата, он без колебания встал бы под пулю Дантеса.

Вот с таким замечательным человеком свела судьба нашего героя. Впрочем, на этом сюрпризы не закончились.

На корабле все было отлажено так, что каждый человек прекрасно знал свое место и что должен делать, так что офице­ рам не приходилось указывать своим подчиненным, и свобод­ ное от вахт время они проводили, куря на верхней палубе или играя в картишки в кают-компании. Не курящий и равнодуш­ный к вину Айвазовский принес на палубу этюдник и занялся привычным занятием принялся переносить на лист медленно проплывающий мимо крымский берег.

Два первых дня были перенасыщены разговорами с моря­ками, стихами, которые декламировал Лев Пушкин, то и дело мечтательно прикладываясь к бутылке, рядом с его креслом уже валялось несколько опорожненных им сосудов, когда он уставал, кто-нибудь из офицеров неизменно принимал поэтическую вахту, продолжая чтение, или начинал увлека­тельный рассказ. Эта спокойная с виду обстановка ничем не напоминала об истинной цели флотилии. Поэтому, когда на третий день пути «Колхида» подошла к устью горной речки «Псезуапе», что в долине Субаши, где должен был высадиться десант, Гайвазовский никак не мог вникнуть в серьезность происходящего. Морские офицеры, которые буквально вчера мирно резались в карты, читали стихи и говорили о женщинах, в один миг сделались серьезнее. Теперь им уже было не до их гостя и попутчика, начиналась обычная военная работа, в которой штатским не было места.

Выйдя на палубу, Гайвазовский насчитал пятнадцать су­дов черноморской эскадры. Все они дожидались Раевского с его «Колхидой». Впрочем, «Колхида» отнюдь не являлся флагманским кораблем. Узнав о том, что Николай Николаевич собирается перейти на «Силистрию», где его уже дожидались адмирал Михаил Петрович Лазарев и капитан «Силистрии» Павел Степанович Нахимов, художник хотел уже требовать, чтобы его тоже взяли с собой, его ведь пригласили наблюдать за действиями десанта, а с флагманского корабля это было сделать сподручнее, но Раевский и не думал оставлять юно­ шу на «Колхиде», о чем Гайвазовского известили, попросив взять с собой все, что нужно для работы. Поэтому быстро за­ брав художественные принадлежности, Гайвазовский вместе с Раевским и некоторыми заранее отобранными Николаем Николаевичем офицерами перешел на «Силистрию».

Часть команды «Силистрии» составляли моряки с Балтики, которые познакомились с Ованесом во время его летней прак­тики. Художник с радостью остался бы с ними, но пообщавшись какое-то время наедине с Лазаревым, Раевский забрал своих людей, и в том же составе они вернулись на «Колхиду».

Ночь Гайвазовский провел в своей каюте, а наутро его вдруг вызвали в каюту к Раевскому, где уже сидел адмирал Лазарев. Они познакомились, после чего Михаил Петрович пригласил художника перебираться на флагманский корабль.

Это было как исполнение мечты, сначала он подумал, что Раевский перейдет на «Силистрию» и захватит его с собой, оказалось, приглашали его одного. Должно быть, офицеры с Балтии рассказали Лазареву о молодом художнике, и тот пожелал, чтобы Гайвазовский видел высадку десанта с флаг­ манского корабля. Надо ли говорить, что бредящий морем Гайвазовский боготворил героя флота адмирала Лазарева и с восторгом побежал бы за ним хоть на «Силистрию», хоть в зубы к морскому черту, помани тот его пальцем, но не обидит ли его уход добрейшего Николая Николаевича Раевского?

С другой стороны, возможно ли отказать Лазареву, не оскорбив его при этом? Раевский и Лазарев наблюдали ме­тания молодого человека. Что в конце концов возьмет верх? Художник-профессионал желающий одного — как можно лучше выполнить поставленную перед ним задачу, или человек, внутренняя интеллигентность и порядочность которого не по­ зволят ему нанести обиду не сделавшему ему ничего плохого человеку? Поняв, что Ованес просто не способен сделать вы­ бор, Раевский сжалился, придя на помощь художнику, при­ няв собственное и единственно верное решение. Гайвазовский бесспорно должен перейти на флагманский линейный корабль «Силистрия», где ему будет сподручнее запечатлеть проис­ ходящие события. Иначе зачем же он здесь?!

Художнику выдали пистолеты, хотя непонятно, как бы он совмещал рисование и стрельбу по движущимся мишеням? Зачем нужен десант, с кем собираются сражаться его новые друзья — этих вопросов попросту не существовало. Худож­ ник всецело растворился в готовящемся сражении, так что даже его штатское платье уже не казалось чем-то чужим и неуместным здесь.

Кто враг? Моряки называли их шапсугами — слово, само по себе ничего не говорившее ни Айвазовскому, ни тем более русским морякам. Просто есть приказ, а значит, завтра будет бой и кого-то недосчитаются и на той, и на этой стороне. Та­ кая уж работа, ничего не попишешь. Впрочем, куда больше, чем вопрос «кто прав, кто виноват», Айвазовского интересует его собственная подготовка к десанту. Ведь он должен будет зарисовывать как можно точнее то, что увидят его глаза. Эти рисунки нужны не только ему, они могут пригодиться Раевско­ му или кому-то из высшего командования — иначе для чего ему позволили продлить отпуск? Он не настолько наивен, чтобы предположить, будто Раевский явился в их крохотный феодо­ сийский одноэтажный домик по воле собственного сердца, а к вам, любезный читатель, просто так часто приходят в гости малознакомые адмиралы? Что строгий, требующий неукос­ нительной дисциплины и точнейшего выполнения приказа государь вдруг любезно согласился продлить отпуск, к тому же приплатив академисту-прогульщику целую тысячу рублей ассигнациями.

Кто-то наверху хочет видеть «Десант в Субаши», этот бе­ рег действительно малоизучен, изображений его невозможно отыскать, следовательно, тот, кто загодя планировал эту опе­ рацию, рассчитывал на памятливого и уже имеющего практи­ку на флоте феодосийского художника. Иначе почему было не послать Гайвазовского изучать берег Неаполя или каналы Венеции, тем более что он это заслужил? Та же вода, те же корабли и лодки, луна и солнце. Без сомнения, Гайвазовский неслучайно оказался в это время и именно в этом месте.

Высадка десанта началась с восходом солнца, сигналом к началу операции послужил пушечный выстрел с адмиральско­ го корабля. Одновременно с ним моряки заняли свои места на лодках и, дружно взявшись за весла, понеслись к берегу. Зазву­ чали армейские барабаны, их гул подхватили прибрежные леса, заранее содрогаясь от одного только предчувствия появления черноморцев. На носу первой лодки стоял, не пригибаясь под редкими выстрелами, Раевский. Корабли прикрывали их огнем, обстреливая берег.

Вместе в другими Айвазовский прыгнул в заранее пока­ занную ему лодку, к груди он прижимал портфель с бумагой для рисования и карандашами. Раевский первым спрыгнул на берег, капитан Пушкин поспевал за своим боевым команди­ ром, как разглядел глазастый Гайвазовский, они ехали в одной лодке. Следом за адмиралом начали причаливать и остальные лодки. Русские выпрыгивали из лодок с криком «ура!», тут же устремляясь к лесу, за деревьями которого прятались враги. Сначала шапсуги почти не проявляли себя, несколько ленивых выстрелов по лодкам, и все, возможно, целились по офицерам. Но когда моряки приблизились к лесу, неожиданно оттуда началась пальба. Горцы подпустили врагов поближе и теперь расстреливали их наверняка. При этом самих шапсугов было не видно, так что казалось, будто стреляли деревья и кусты, земля и тени, тени, тени... чем ярче разгоралось солнце, тем яснее, плотнее становились эти самые тени. Рядом с Ованесом вскрикнул и упал, хватаясь за живот, офицер Фредерикс. Ху­дожник склонился над раненым, расстегнул мундир, ранение прошло по касательной, но молодой человек мог потерять мно­ го крови, Гайвазовский сунул в портфель, не пригодившийся пистолет и поволок офицера к лодке, удивляясь, как это ни одна проносящаяся мимо пуля не догадалась зацепить и его.

Впрочем, на этот раз все обошлось более или менее удачно. Айвазовский положил потерявшего сознание Фредерикса в лодку и, сев на весла, быстро доставил раненого на корабль, где сдал его с рук на руки врачу, после чего не менее поспешно вернулся на берег, где уже затихало сражение.

Ованес шел по берегу, на котором лежало несколько трупов незнакомых ему офицеров, где-то в лесу звучали выстрелы и слышалось «ура», он пропустил само сражение, но много бы он рассмотрел, прячась со своим портфельчиком за каким- нибудь стволом, ожидая, что в любой момент его подстрелят чужие или свои?

В это время батальоны Тенгинского полка обошли непри­ ятеля с тылу и перешли в штыковую атаку. Горцы отступали известными только им тропами, оставляя на поле боя убитых и раненых.

Оглядевшись вокруг и признав увиденное достойным быть запечатленным для истории, Айвазовский начал рисовать.