Блокадная графика Соломона Юдовина. 2018. Автор: Екатерина Климова
А город был в дремучий убран иней.
Уездные сугробы, тишина...
Не отыскать в снегах трамвайных линий,
одних полозьев жалоба слышна.
Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
в кастрюльках воду голубую возят,
дрова и скарб, умерших и больных...
***
А девушка с лицом заиндевелым,
упрямо стиснув почерневший рот,
завернутое в одеяло тело
на Охтинское кладбище везет.
Везет, качаясь, — к вечеру добраться б...
Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин!
Провозят ленинградца, погибшего на боевом посту.
Скрипят полозья в городе, скрипят...
Как многих нам уже не досчитаться!
Но мы не плачем: правду говорят,
что слезы вымерзли у ленинградцев.
Ольга Берггольц
Февральский дневник. 2. Январь — февраль 1942
Графическая серия Соломона Юдовина 
Юдовин Соломон Борисович [1892—1954] Российский и советский график. Создавал карандашные рисунки, акварели, монотипии. Был блестящим мастером ксилографии и линогравюры. В годы Великой Отечественной войны до июля 1942 года находился в блокированном городе. Создал цикл работ «Ленинград... «Ленинград в дни Великой Отечественной войны» входит в число самых узнаваемых и знаковых произведений, посвященных блокаде. Широкую известность приобрел его альбом из восемнадцати линогравюр, впервые вышедший в свет в 1947 году и переиздававшийся позднее — в 1969. Сама серия намного обширнее и включает в себя гораздо большее количество сюжетов, исполненных в разных графических техниках: рисунок карандашом, рисунок тушью, монотипия, ксилография, линогравюра...
Художник работал над ними несколько лет, начиная с первых дней войны в Ленинграде, затем в эвакуации — в деревне Карабиха Ярославской области (с середины 1942 года) и продолжил по возвращении, после снятия блокады города в 1944 году. К счастью, в государственных и частных коллекциях сохранились не только печатные экземпляры этой серии, но и подготовительные рисунки к ним, а также другие самостоятельные графические свидетельства повседневной жизни осажденного города.
Наверное, не каждый художник способен пропускать через себя, осмыслять тему смерти, насилия, боли. Человеческий и творческий темперамент, безусловно, определяет круг тем, к которым обращается тот или иной автор. Юдовин обладал достаточной душевной стойкостью и эмоциональной силой, чтобы выдержать накал переживаний, который он невольно испытывал, пытаясь выразить графическим языком всю тяжесть и горечь пережитого им вместе с другими ленинградцами-блокадниками. Жизненный и художественный опыт, накопленный к моменту тех трагических событий, позволил ему с особой убедительностью передать атмосферу жизни и сопротивления окруженного города.
Годы жизни и творчества Соломона Юдовина (1892-1954) пришлись на первую половину XX века — время чрезвычайно насыщенное драматическими и трагическими событиями, кардинально изменившими все мировое устройство. Россию эти перемены коснулись самым непосредственным образом. Юдовин стал свидетелем двух мировых войн, революции и гражданской войны в России, периода жестких политических репрессий 1930-1950-х годов, антисемитской кампании конца 1940-х — начала 1950-х годов в СССР... Но судьба хранила художника — он избежал гонений, и его творческую жизнь можно назвать вполне успешной. Юдовин имел возможность заниматься любимым делом и зарабатывать на жизнь своей профессией, пользуясь публичным признанием. Начиная с 1916 года он регулярно представлял свои произведения на групповых и персональных выставках. Более того — монографии и альбомы, посвященные его творчеству, были изданы еще при жизни художника.
Соломон Юдовин родился в 1892 году в местечке Бешенковичи Лепельского уезда Витебской губернии. Счастливое стечение обстоятельств привело его в 14-летнем возрасте в мастерскую знаменитого витебского художника Юделя Пэна, бывшего наставником Марка Шагала, Лазаря Лисицкого, Ильи Чашника и других. Так Юдовин оказался участником движения, которое позже назовут «еврейский ренессанс».
Именно в Витебске в тот момент учились и творили художники, ставшие основоположниками русского авангарда, которые, одновременно с утверждением новых форм искусства, стремились возродить принципы еврейского народного творчества и сформировать новый еврейский стиль. В этой среде и началось сложение художественного почерка Юдовина, в котором обобщенность сочетается с предельной конкретностью, а документальные подробности не снижают символического звучания произведения.
В начале 1910-х годов начинающий художник получил возможность поехать в Санкт-Петербург для продолжения образования, обучался в Рисовальной школе Общества поощрения художеств и одновременно в частных студиях Михаила Бернштейна и Мстислава Добужинского.
Под влиянием уроков последнего он со временем избрал графику основной областью своей художественной деятельности и начиная с 1920 года представлял на выставки только рисунки и гравюры.
Возвращаясь к годам обучения у Пэна, надо отметить, что он оказал на судьбу художника большое влияние не только как учитель. По его рекомендации Юдовин, параллельно с обучением в Рисовальной школе, смог работать в фотоателье. В тот момент это позволило молодому художнику, стесненному в средствах к существованию, немного поправить свое финансовое положение. И вскоре опыт, приобретенный в работе с фотографией, ему очень пригодился. Двоюродный дядя Юдовина Семен Ан-ский (настоящее имя — Соломон Раппопорт) организовал в 1912-1914 годах фольклорно-этнографическую экспедицию по еврейской черте оседлости — по городам и местечкам Украины и Белоруссии — и пригласил племянника к участию в ней в качестве фотографа. Как отмечают практически все исследователи творчества Юдовина, участие в этой экспедиции, где он занимался фотофиксацией и зарисовками старинных синагог, их внутреннего убранства, предметов культа, образцов каменной резьбы в архитектуре и надгробных памятников, бытовых сцен и типажей, оказало решающее влияние на сложение его художественной манеры и определение сферы тематических интересов. Еврейская культура: быт, архитектура, изобразительная традиция, обычаи — жизнь народа во всех ее проявлениях — стала предметом исследования и источником вдохновения художника. Кроме того, этот опыт наблюдения и тщательной архивизации увиденного ярко проявился в его творчестве.
Воссозданная им в графических сериях 1920-1930-х годов жизнь еврейских местечек стала своего рода памятником многовекового уклада, который вскоре ушел в небытие под натиском социально-политических изменений. Этот навык художественной визуализации на основе сухих документальных наблюдений лежит и в основе его блокадной серии, увековечившей бесконечно долгие и мучительные 900 блокадных дней, пережитых Ленинградом в период Второй мировой войны.
В 1923 году Соломон Юдовин переезжает в Ленинград (тогда еще Петроград), куда его пригласили на должность ученого секретаря и хранителя в Музей петербургского еврейского историко-этнографического общества. Это собрание состояло во многом из предметов, собранных в экспедиции имени барона Горация Гинцбурга, в которой он принимал участие. Так Юдовин стал ленинградцем и оставался им до конца своих дней. Здесь его и застала Великая Отечественная война, и спустя несколько месяцев вокруг города сомкнулось блокадное
кольцо...
Блокада Ленинграда — одно из самых страшных событий Второй мировой войны, свидетелем и непосредственным участником которого стал Соломон Юдовин. Жизнь и прежде сталкивала его с агрессией, насилием и смертью — как житель черты оседлости он не понаслышке знал, что такое еврейские погромы. Эта позорная страница российской истории нашла отражение в его творчестве («Жертвы погрома», 1927). Он создал композицию, источающую ужас: перекошенное криком лицо женщины, бессильной перед беспредельной жестокостью, как символ необъятного, непостижимого безумия происходящего. Тема потери и боли утраты звучала и в его гравюре «Похороны
Похороны. 1926Бумага, ксилография, 8,3 х 10,7Государственный Русский музей» (1926), но совсем в ином ключе. Здесь неотвратимость смерти представляется как окончание жизни, как часть круговорота бытия, где живое и мертвое есть продолжение друг друга. Пластически оба листа решены в экспрессионистической, отчасти гротесковой манере,
характерной для всего творчества Юдовина периода 1910-1920-х годов. Позже, в начале 1930-х, художник под давлением обстоятельств (борьба с формализмом в искусстве) отходит от этого изобразительного почерка и постепенно вырабатывает более реалистический, почти ничего общего не имеющий с его прежним пластическим языком.
Но способность к символическому обобщению он не утратил. Образ горя, страдания, уже когда-то прочувствованный и выплеснутый на бумагу, заполняет его блокадные листы.
Юдовин провел в осажденном Ленинграде одни из самых тяжелых месяцев — с самого начала блокады до середины 1942 года, когда он был отправлен в эвакуацию. Ему довелось пережить первую, самую жестокую зиму: тогда к голоду, разрушенной инфраструктуре (в домах не было водоснабжения и отопления) и регулярным обстрелам добавились лютые морозы. И именно в этот период появилась значительная часть его блокадной серии: рисунки, монотипии, гравюры. Глядя на графическую хронику тех дней, очень важно понимать контекст времени, конкретного момента, в который она была создана. Современный зритель смотрит на них с исторической высоты сегодняшнего дня — мы знаем, сколько лет длилась блокада, и когда победой над нацизмом окончилась Вторая мировая война. Но зимой 1941-1942 годов жителей блокадного Ленинграда терзали не только голод, холод, бомбежки и ежеминутное дыхание смерти, но и неизвестность.
Никто не знал, когда наступит перелом, сколько и каких еще испытаний ждет впереди... И именно в это время Юдовин напряженно работает, фиксируя все, что видит и чувствует. В этом педантичном наблюдении тяжелой повседневности соединены и вера в то, что этот документ времени «выживет», потому что «Победа будет за нами!», и попытка уйти от ужаса войны, занимаясь, как и в мирное время, главным делом своей жизни.
Блокадная серия Юдовина представляет жизнь осажденного Ленинграда в самых разных аспектах. Перед нами разворачивается картина города, борющегося за жизнь из последних сил, на пределе человеческих возможностей. Здесь и шеренги защитников, и вереницы военной техники, следующих на передовую; и едва стоящие на ногах люди, несущие воду или свой крохотный блокадный хлебный паек; и столпившиеся у репродуктора горожане, ждущие вестей с фронта; и упавшие замертво на улице жертвы войны и блокады... Создавать рисунки, изображающие умерших, — эмоционально крайне тяжелый труд. Но художник с какой-то настойчивостью повторяет и повторяет в эскизах этот сюжет, который в итоге звучит как контрапункт, явственно доносящий до сознания факт, что смерть стала обыденностью, ежедневным сопровождением жизни блокадного города...
В листах Юдовина у людей практически нет лиц. Главным говорящим элементом становится абрис согбенных фигур, символизирующий город и его жителей, которые несут на своих плечах непомерную ношу бытия в нечеловеческих условиях. Эти листы вторят воспоминаниям артиста Юрия Никулина о блокадном Ленинграде: «Я видел Ленинград во время блокады. Трамваи застыли. Дома покрыты снегом с наледью. Стены все в потеках. В городе не работали канализация и водопровод. Всюду огромные сугробы. Между ними маленькие тропинки. По ним медленно, инстинктивно экономя движения, ходят люди. Все согнуты, сгорблены, многие от голода шатаются. Некоторые с трудом тащат санки с водой, дровами. Порой на санках везли трупы, завернутые в простыни.
Часто трупы лежали прямо на улицах, и это никого не удивляло. Бредет человек по улице, вдруг останавливается и... падает — умер. От холода и голода все казались маленькими, высохшими. Конечно, в Ленинграде было страшнее, чем у нас на передовой. Город бомбили и обстреливали. Нельзя забыть трамвай с людьми, разбитый прямым попаданием немецкого снаряда...»
Юдовин представляет город как единство пространства и жителей. Интонация композиций отнюдь не пафосна, но сдержанно-трагична.
Если в сериях 1920-1930-х годов он применял совсем иной прием, работая крупной формой, которая «втискивалась» в лист, то здесь «камера отъезжает». Это взгляд со стороны, удаленным планом, и как на вселенскую трагедию, и как на единение жителей и города. Здесь все двояко: с одной стороны, они единое целое, с другой — город, как плен, а жители — его заложники. Монохромные гравюры и рисунки художника наполнены ощущением постоянного сумрака, мглы, сгустившейся над городом. И хоть зимний день в городе на Неве всегда короток, в контексте блокадной темы тьма, нависающая над Ленинградом, звучит как символ чудовищной угрозы.
И в то же время некоторые его зарисовки настолько прозрачны и воздушны, как, например, «Танки на Дворцовой площади» (ил. 108,109), что лишь присутствие на них военной техники не дает предположить, что это лирический городской пейзаж. В том и заключается парадокс образного видения художника, который способен усмотреть эстетическое начало практически в любом явлении предметного мира. Но возможно, это могло быть невольной попыткой, свойственной любому человеку, оказавшемуся в жерновах войны, абстрагироваться и представить себе военный парад в мирный день на Дворцовой площади...
Именно ей, центральной площади Ленинграда, посвящен целый ряд рисунков и гравюр блокадной серии Юдовина. Они поражают и очаровывают одновременно своей белизной, звенящей пустотой и пустынностью. .. И именно об этом свидетельствуют мемуары блокадников: в городе, где не работал транспорт и промышленные предприятия, было тихо, а снег не терял своей белизны... И это квинтэссенция амбивалентности и трагичности ситуации — первозданные ценности доиндустриального мира, проявляющиеся в эпоху промышленного господства, становятся зловещими знаками беды, регресса и запустения.
Соломон Юдовин по сути был летописцем. Начав профессиональный путь с документальной фотографии, он и свое изобразительное творчество сосредоточил на увековечивании момента — и прекрасного, и трагичного, и обыденного. Блокадной теме он посвятил не сколько лет жизни. Она не отпускала его. В ней художник в полной мере выразил все пережитое им в период войны и в предшествующие годы своей жизни, совпавшей с эпохой, которая вместила в себя как взлеты человеческого и художественного гения, так и проявления самых низменных, темных сторон людской природы и социума. Но главный лейтмотив его блокадной серии однозначен и может быть выражен словами Ольги Берггольц: «Только бы мир, победа, а там разберемся»
Примечания
1. Юдовин С. Б. Ленинград в дни Великой Отечественной войны/18 репродукций линогравюр. Л.: Художник РСФСР, 1969.
2. См.: Юдовин [С. Б.]. Гравюры на дереве / Текст И. Иоффе и Э. Голлербаха. Л.: Тип. Академии художеств, 1928; Юдовин С. Б. Гравюры на дереве / Текст Г. Сорокина. Л.: Изокомбинат, 1941.
3. Юдовин Соломон. Еврейская электронная энциклопедия. Ш1_: Ьгт.р://]е\л/-
15Г1епсус1ореа,|'а.ги/агт.к1е/15156 (дата обращения: 31.07.2018).
4. Бродский В. Я., Земцова А. М. Соломон Борисович Юдовин. Л.: Художник РСФСР, 1962. С. 8.
5. Бейзер Михаил. Евреи в Петербурге. Электронный ресурс «История
еврейского народа». (дата обращения: 25.07.2018).
6. Экспедиция носила имя барона Горация Осиповича Гинцбурга — отца мецената Владимира Гинцбурга, на чьи средства она была проведена.
7. Никулин Юрий. Почти серьезно. М.: АСТ, 2016. С. 99.
8. Берггольц Ольга. Блокадный дневник. 1941-1945. СПб: Вита-Нова, 2015. С. 49.
1. Юдовин С. Б. Ленинград в дни Великой Отечественной войны/18 репродукций линогравюр. Л.: Художник РСФСР, 1969..