Борис Григорьев. Путь в Россию. 1990. Автор: В. Дудаков
В 1912—1917 годах Б. Григорьев 
Григорьев Борис Дмитриевич [1886—1939] Русский художник, живописец и график, яркий представитель русского модерна.... много ездит по России и путешествует за рубежом. Этнографические экспедиции известного мецената А. Е. Бурцева, в которых Б. Григорьев участвовал с 1910 года, сменялись странствиями художника по Швейцарии, Греции, Италии, Германии. Уроки петербургского академизма чередовались с занятиями в парижской студии Гран-Шенье. Художник жадно впитывал впечатления, приемы, стилистику и постепенно оттачивал мастерство живописи, рисунка.
Соприкасаясь со многими художественными течениями, его творчество по касательной, как комета, проносится мимо, не сгорая и не втягиваясь в их орбиту, а лишь все накаляя силу собственного дарования.
Б. Григорьев Григорьев Борис Дмитриевич [1886—1939] Русский художник, живописец и график, яркий представитель русского модерна.... был близок к сверстникам-неоакадемистам Александру Яковлеву, Василию Шухаеву, другим коллегам по журналу «Сатирикон». Однако художник не был поглощен чеканным ремеслом неоакадемизма. Это, видимо, и послужило причиной его конфликта с Академией художеств, что не позволило Григорьеву получить диплом. Однако именно в этот, 1913 год признание и славу принесла ему первая крупная экспозиция в выставочном «Художественном бюро» Н. Е. Добычиной в Петербурге. Это были парижские рисунки, отобранные из нескольких тысяч, сделанные за четыре месяца в Париже.
Блестящий рисовальщик, Борис Григорьев соприкасался с молодыми мастерами Н. Тырсой 
Тырса Николай Андреевич [1887—1942] Русский художник, мастер графики, представитель модерна и «тихого искусства».
Работал педагогом в Свободных художественных мастерских – высшем художественно-техническом институте (Вхутеин, 1918–1922) и Институте гражданских..., Л. Бруни, П. Митуричем, однако он остался в стороне от их новейших эстетических игр.
Пути Григорьева пересекались с экспрессионистами, кубофутуристами и создателями новых эстетических миров, но экзальтированный эстетизм Альтмана, футуристическая манерность Анненкова и пророчества столпов авангарда — Малевича, Кандинского, Филонова не подавили его.
Экспрессивный и жеманный, целомудренный и чувственный, пророческий и сиюминутный, он создал направление, которому нет названия, нет подобранного термина. Его подоснова — русская беспредельность просторов и бесприютность блуждающей по ним души, которая стремится к самопознанию. Это и чисто русское крайнее и безжалостное стремление докопаться до истины, как бы неприглядна она ни была.
Дети страшных лет России, опаленные ее огнем, художники этих лет обладали особой исторической памятью, вмещающей древнюю мечту о прекрасной, обновленной искусством жизни и стремление к безжалостному срыванию покровов со святых ее таинств.
«Граждане Вселенной» поневоле, они в скитаниях по городам и странам искали средство, чтобы унять донимавшую их дрожь поиска истины, вечной и прекрасной, порушенной и искаженной в это время, но являющей свой лик сквозь помутненный образ неожиданно и робко. Имя этой истины — Родина, Россия.
«Расея» — название главного цикла художника (1916—1919), его боль и свершение. Картины этой серии — «Олонецкий дед», «Коровница», «Девочка с бидоном». Чеканно скомпонованные, фактурные и шероховатые формы этих лиц, голов, рук заполнены неуемной энергией соков земли. Они плоть от плоти ее. В них заключена исповедальная духовность иконописного образа, глубокая сила землепашца, воспетого реализмом XIX века, и взрывчатая футуристическая энергия. «Образы России» доступны пониманию тех, кто после столетия феодального рабства окунулся в живительную силу «серебряного века» русской культуры, а затем из полымя февральской свободы попал в огонь октября и гражданской войны. Тем, кто прошел голод, мор, истребление и вымирание, но не утратил веру, надежду и любовь, а помнил заклинатель-ную силу постулата Достоевского «красота спасет мир» — тем понятен явленный Григорьевым лик России Лескова, Достоевского, Короленко, Бунина и Платонова. Но и «тем, кто не жил с нами, этот памятник скажет больше, чем любая летопись, любая книга»,— писал литературовед Петр Щеголев.