Что встанет в старых окладах?. -0001. Автор: В. Ольшевский
Автору этих заметок памятно, как выставки произведений художников Подмосковья располагались в скромном выставочном зале на Кузнецком мосту и особого интереса к себе не вызывали. Лишь считанные имена появлялись на республиканских, всесоюзных смотрах, в массе же, казалось, подмосковным художникам предопределено выступать на вторых ролях. Да и в последующие годы, хоть численно рос коллектив и поднимался в своем профессиональном развитии, трудно было полагать, что он выдвинется на авансцену современного художественного творчества. Что же произошло? Почему нынешней весной у входа в Манеж, где размещалась выставка «Подмосковье», выстраивались очереди и огромное помещение не пустовало, несмотря на то что рекламы выставки не было никакой? А ведь выставочная практика показывает: чтобы «держать» собой такой зал, как Манеж, экспозиция должна обладать бесспорной цельностью и нести зрителю новизну впечатлений. Так в чем же сказалась новизна «Подмосковья»?
Первое и бесспорное: уровень талантливости, мастерства многих и многих ее участников, будь то в живописи, в скульптуре, в графике, в прикладном искусстве. Ни о каком «провинциализме» и «вторых ролях» речи быть не может — коллектив Московского областного союза, по численности третий в Российской Федерации, после Москвы и Ленинграда, вполне берет те отметки высоты, которые задает сегодня художнику следование реалистической традиции нашего изобразительного искусства. Но именно потому мы и отважимся на парадокс: новизна выставки «Подмосковье» — в отсутствии новизны. Той самой ложно понимаемой новизны, которой зритель пресытился. Самоё понятие нового слова в искусстве ныне извращено на все лады, и то, что всегда было для художника путеводной звездой, превращается в предмет спекуляций. Вот признание одного «авангардиста», как они себя называют, опубликованное на страницах «Литературной газеты» (№ 15 за этот год): «Я — паяц. Наношу на пейзаж лубочные картинки, потом тексты — из частушек, из надписей в туалетах. Это фольклор. Я абсолютно неудобоварим. Я сознательно выстраиваю антитезу европейской эстетике, постоянно ерничаю...» Сказано красноречиво!
И не вина, быть может, беда тех художников, которые со своим полударованием и полупрофессионализмом,
зная, что не пробиться в большое искусство (божий дар если есть, так есть, а нет, так нет), выбирают себе, как очень верно определяет тот же «авангардист», роль поставщиков «колониального товара» на зарубежный рынок, благо торговля русским нонконформизмом на Западе — занятие не последнее, хотя, по сообщениям с аукциона Сотби, дело пошло на спад. Былой и немалый, как помним, интерес публики к нетрадиционным формам творчества, к тому самому «андергра-унду» застойных годов, в котором была хотя бы чистота эксперимента, стремление выжить, дышать в атмосфере официального неприятия подобных форм,— теперь этот интерес сменился устойчивым равнодушием зрителя ко всему, что по-прежнему и по инерции именует себя «авангард». До чего же нелепая амбиция: будто мож-по сегодняшним игрокам в новатор-
ство числить себя в последователях, правопреемниках того действительного явления мировой культуры, которым стал (пишем его без кавычек) русский авангард двадцатых годов!
Конечно, все не так просто, поди различи, где самозабвенные концептуалы, обитающие на своих горних высотах, верящие в неоспоримость самими же возглашаемой новизны, и где те, кто приноровил себя к конъюнктурному спросу. Приноровил не в пример ловчее и выгодней, чем когда-то худфон-довская «продажная кисть» приохотила себя ко вкусу и пониманию администраторов гостиниц и ресторанов. И все же, какое «паблисити» ни создают своим протеже валютные коммер-циалы, с какой готовностью ни отдает им цветные вкладки сверхперестроечный популистский журнал, а исход предрешен: «авангард» (или называйте его, как хотите) в творческом отношении превращается в замкнутую самовоспроизводящую систему, требующую для своего функционирования все больших и расширительных манипуляций с новизной, все более несерьезного понимания современности.