Что встанет в старых окладах?. -0001. Автор: В. Ольшевский
Приемы древнерусского жиописца и загорский пленэр — здесь можно видеть многообразие тех источников, из которых вбирает в себя соки современное русское искусство. Выставка и говорит о том — о многообразии сил, многообразии впечатлений, почерпнутых на родной почве,— в традициях культуры, в трудах и днях, в обычаях народной духовности. Череда дней жизни человеческой — жизни в своем народе, на своей «малой родине», очерченной привычным пейзажем, привычными березами, избами,— проходит в картинах братьев А. и С. Ткачевых. Нет, и здесь своя линия наследования — от передвижничества, от АХРР, которая немало сделала в становлении советской тематической картины и о которой теперь начисто и несправедливо забыли.
Линия наследования? Она и в стилистике, и в круге образов художника, в самой последовательности, убежденности мышления, избирающего предметом разговора темы, сюжеты, живописные и пластические мотивы, которые не могут не вызвать сочувственного понимания зрителя. Какую добрую, улыбчивую игру красок затевает В. Фетисов в своей «Боровской идиллии» — живописной панораме словно бы игрушечного, малого городка на Протве, и как вызывают в памяти старинные марши гвардейских полков монументальные гравюры С. Харламова, посвященные памяти 1812 года! И тут же, если обратиться к графике, встает обширный цикл Б. Крылова на мотивы русского эпоса, фольклора, где преданья старины глубокой выступают в наивной прелести лубка, отзвуках миниатюр рукописной книги, народных игр, представлений.
Линия наследования, сродства с отчей землей — Россией и самостоянья на этой земле? Зрителю дано было с удовольствием войти в пространство холстов В. Миронова, соединенных в триптих «Отчий дом», в основательности домашнего, семейного уклада, ощутить цену каждой вещи, каждой малости, к которой поколение за поколением прикладывались заботливые руки. Дано было воспринять корневой, кряжистый русский характер в портрете Василия Шукшина, написанном В. Псаревым. И в пластических этюдах, композициях скульптора М. Тара-тынова вдруг, как нечто уже и полузабытое, открыть для себя то обаяние женственности, чистоты, которые идут от тютчевского стиха, от страниц тургеневской, чеховской прозы.
Положительный опыт выставки, быть может, более всего сосредоточился в ее пейзажном разделе, полном разнообразия художнических индивидуальностей, личностного подхода к природе и попросту привлекательном для зрителя в чисто познавательном смысле, тем более для горожанина, отлученного от живого дыхания земли. Впрочем, может, это и есть главное, чем зовет к себе кисть пейзажиста. Слишком приучили телевизор, лаковые картинки в журналах к вторичному, репродукционному восприятию, познаванию природы и, напротив, лишили нас ее настоящих красок, трепетной изменчивости, всего, что может чувствовать человек, принимая в себя свет и воздух полей, движение облаков, зелень леса, течение вод — словом, жизнь природы такой, какая она есть, а не увиденной через зрачок объектива, посредством клише печатной машины. Не снисходительным экскурсантом, но на равных войти в природу — вот единственная оставшаяся сфера восприятий, которая еще удерживает стремительно ускользающую в наш век гармонию земного человече-
ского бытия. И надо ли повторять, что только кисть, верная природе, может говорить о жизни природы?
Согласимся, в экспозиции есть вещи, написанные ради «вкусных» цветовых пятен, и они по-своему могут быть красивы. А только лучший пейзаж тот, который допускает в себя войти, как входишь, образно говоря, в полотна Шишкина, Саврасова, Левитана. И вот это самое «переступание рамы» выставка «держит». Какие имена здесь приводить? Следует ли начинать перечень, если самое трудное — поставить в нем точку? И все же отметим полотна В. Захарова с их живописью немногоцветной, но на редкость сплавленной в колористическом единстве. Отметим пейзажи Н.Данилина — трехчастную сюиту, где обычный летний день, обычный вечер, старый сарай и кони у сарая обретают какой-то щемящий смысл неповторимости: свойство истинной поэзии, делающей преходящее живущим во времени. А кстати, экспозиция очень выигрывает от того, что многие художники представлены не одним, но несколькими полотнами — то же и в скульптуре, и в графике: виден художник, виден круг его увлечений. Отметим далее те десять пейзажей, которые выставил М. Абакумов,— времена года, мелодии года на коломенской земле. И те четыре пейзажа, что показал С. Цир-кин,— повесть о свете в апреле и марте, повесть о водах в день или вечер. И уж не знаю, не сосчитал, сколько холстов разместил на своем стенде Р. Максютов, но, право, какое удовольствие вглядываться в его внешне неброскую, но на редкость «вещную», материальную живопись!