Дубовской. Из серии «Массовая библиотека». 1949. Автор: В. Зименко
Чувство Дубовского, полное и мощное, раскрывает не те или иные индивидуальные переживания художника, а как бы органическую радость жизни, особенно расцветающую у всего живого весной. Это ликование жизни прекрасно выражено в известном стихотворении Тютчева «Весенние воды», которое весьма уместно припомнить рядом с волнующей картиной Дубовского.
Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной изумят,
Бегут и будят сонный брег,
Бегут, и блещут, и гласят...
Они гласят во все концы:
«Весна идет, весна идет!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперед!..»
В картине Дубовского также неудержимо текут весенние воды, сверкая под лучами теплого солнца, глядящего на землю с чистого, по-весеннему синего неба, оживают деревья, радостно копошатся куры, разрывая освобождающуюся из-под снега землю.
Мотивы весны, так же как и зимы, остались любимыми мотивами художника на всем протяжении его творчества, которое по многогранности и богатству тематики представляет собою совершенно исключительное явление в русской пейзажной живописи: природа севера и юга, средней равнинной Руси и гористой Швейцарии, красочная Италия и пестрый Восток и т.д. — все находило в Дубовском вдумчивого и поэтического изобразителя. Но русская зима и весна были его заветными, любимыми темами, в которых с особенной полнотой находило свое выражение здоровое, оптимистическое восприятие художником родной природы.
К числу столь же органичных для дарования Дубовского мотивов относятся море и небо со свободным, безграничным разворотом пространства, что так любил и прежде всего искал в природе художник, остро переживавший стесненность городской жизни. Уже в детстве он, по собственному признанию, любил смотреть вверх, на небо, испытывая огромное удовольствие от наблюдения свободного полета облаков.
Необычайно полно искания Дубовского нашли свое выражение в картине 1890 года «ПритихлоПритихло. 1890Холст, масло., 86 x 143Государственная Третьяковская галерея», написанной на основе этюда, привезенного художником с Балтийского взморья. Сам художник так описывал в одном из писем настроение, легшее в основу этой величавой картины: «Мотивом для создания этой картины было то захватывающее чувство, которое овладевало^ мною много раз при наблюдении природы в момент тишины перед большой грозой или в промежутки между двух гроз, когда дышать бывает трудно, когда чувствуешь свое ничтожество при приближении стихии. Это состояние в природе — тишина Перед грозой — можно выразить единым словом «ПритихлоПритихло. 1890Холст, масло., 86 x 143Государственная Третьяковская галерея». Это и есть название моей картины».
Природа в картине грозна и величественна. Низко над водой ползет угрюмая гряда туч, сверху — ватнобелая, внизу же—налитая зловещей чернотой. Все затихло в предчувствии надвигающейся бури. Ветра нет, и в гладкой, словно из застывшего стекла, воде отражена темнота небес. Потемнел и далекий холмистый берег с раскинувшимся по нему селением, к которому спешит одинокая лодка, пытающаяся скорее укрыться от предстоящей игры стихий. Ощущение беспомощности и ничтожности человека перед стихийными силами природы, которое художник испытывал во время надвигающейся бури и которое он имел в виду выразить и в своей картине, не может быть сочтено, однако, за основное ее содержание. Более того — было бы неверно вообще видеть в ней какое бы то ни было прославление стихии; подавляющей человека. Для гуманистического, светлого искусства Дубовского это — совершенно чуждое представление о природе. Не случайно он избрал для изображения момент перед бурей, но не самую бурю, которая была столь любимым мотивом романтического пейзажа, действительно прославлявшего мощь свободной, слепой, враждебной человеку природы. Утлая лодочка, стремящаяся скорее достигнуть берега, только невнимательному взгляду может показаться акцентом, оттеняющим бессилие человека. Мы не знаем, достигнет ли гребец благополучно берега, однако, как только мы заметили его, мы не можем быть безразличны к его судьбе и, желая ему победы, вглядываемся в окружающую его могучую и грозную природу глазами познавателя и борца, а не униженного, покорного слуги или просителя. К этому приглашает нас и строгая объективность в изображении величественного природного мотива, чуждая какой бы то ни было субъективной аффектации и явившаяся следствием глубокого объективного познания природы.
Эта мощная объективность искусства Дубовского поражала взгляд прежде всего, и многие не вполне догадывались о глубоком гуманистическом мироощущении, стоявшем за его образами природы. Так, Левитан отозвался о картине «ПритихлоПритихло. 1890Холст, масло., 86 x 143Государственная Третьяковская галерея» в таких очень характерных, но не совсем верных по существу словах: «Настроение от природы мы, пожалуй, умеем передавать, скорее мы наделяем природу своими переживаниями, подходим к ней от субъективного, а такой захват от самой природы, как в «ПритихлоПритихло. 1890Холст, масло., 86 x 143Государственная Третьяковская галерея», где чувствуешь не автора, а самую стихию, передать не всякий сможет».
ПритихлоПритихло. 1890Холст, масло., 86 x 143Государственная Третьяковская галерея» Дубовского вызывало чувство страха, подобное тому, которое они переживали во время настоящих гроз и бурь, но не считаем возможным только в изобразительной силе-видеть основное достоинство картины. Она велика своим гуманистическим, народно-эпическим-пафосом, смелым противопоставлением стихийной природе разумного, сильного, отважного человека, чьими глазами смотрит на картину и зритель.
говорил своими пейзажами не от лица стихий, а от лица человека, близкого к природе, не утратившего веры.ни в объективные, природные закономерности, ни в силу своих рук, ни в познавательные способности своего разума. Поэтому мы хотя и вполне верим тому, чгго у многих зрителей, как об этом вспоминает Минченков, «Картина уже в мастерской Дубовского вызывала к себе большой интерес в художественной среде. П.М. Третьяков намеревался повести с автором переговоры о покупке, как вдруг в первый же день выставки картина неожиданно была приобретена царем, о чем с огорчением сообщал Третьякову один из ответственных организаторов выставки —
. Третьяков сразу же письменно попросил художника исполнить повторение картины для его галлереи. согласился и уже через полмесяца, 15 марта, известил его об окончании работы. Съездив в Петербург и осмотрев картину, Третьяков писал. : «Повторение по мне вышло лучше и более размером, отчего мотив сделался грандиознее». Кроме размера автор изменил и колористический строй картины. Повторение написано в темном, коричневом тоне, ослабившем мрачность мотива (3-й вариант сейчас в музее г. Куйбышева).История с повторением весьма любопытна, ибо она наглядно показывает, насколько взыскательный Третьяков считал необходимым иметь все крупные произведения Дубовского у себя в гал-лерее, видя в нем одного из основных мастеров русского пейзажа. С этим суждением не расходились и взгляды передовой реалистической критики. Так, Стасов в статье 1890 года «Передвижная выставка и ее критики» ставит Дубовского очень высоко, подчеркивая глубокую правдивость и свежесть его пейзажей: «Еще один из новоприбылых пейзажист ПритихлоПритихло. 1890Холст, масло., 86 x 143Государственная Третьяковская галерея» — вдруг прямо трактует большие водяные массы, но как оригинально, как ново, как мастерски. Вода — просто хрустальная, с удивительным отражением и озер-калением. Мрачные полосы темной мглы под облаками, над далеким городком или деревушкой — чудесны».
. Все последние годы он раз за разом присылал на передвижные выставки прекрасные, замечательные пейзажи, все сухопутные; нынче он выставил три пейзажа, из которых один: «С величайшим вниманием относился к Дубовскому
. Он успел привязаться к нему и полюбить его ясный и сильный талант еще тогда, когда молодой в 1887 году вместе с несколькими, такими же, как и он, начинающими художниками, гостил у него на даче на Сивер-ской. Глубоко по душе Репину было и то, как самозабвенно относился Дубовской к искусству и природе и как его художественная натура властно прорывалась сквозь внешнюю подтянутость, серьезность и корректность манер:, свойственных Дубовскому уже в юные годы. Сам Дубовской нозднее, припоминая один любопытный эпизод из жизни на репинской даче и стараясь охарактеризовать как доброго и отзывчивого человека своего товарища Первухина, невольно вместе с тем обрисовал и свою подвижническую натуру: «На даче у , где мы оба — я и Первухин, только что начинающие художники, жили и получали от общения с громадным художником большую опору в своей деятельности, — писал Дубовской вдове Первухина, — произошел такой случай: долгое время я не мог выразить один пейзаж, который меня очень увлек. И вот как-то во время одной нашей беседы об искусстве я увидел (в окно, что природа была в том положении освещения и атмосферного состояния, которое мне все не давалось — я оборвал наш живой разговор и, не объясняя причин, полетел, не оглядываясь, в дождь, хотя и при полном солнце, в лесок, где я и надеялся встретить разрешение своего мотива. Каково же было мое смущение, когда я под дождем, в иллюзии полного одиночества, слышу за своей спиной тяжелое дыхание. Оборачиваюсь — сзади стоит задыхающийся Первухин, который торопливо протягивает ко мне руки и, еле дыша, произносит слова сочувствия или утешения: — Что с вами? Что случилось?..»