Художник русского лада. 2011. Автор: Владимир Личутин
Сумеречная мастерская живописца
, когда входишь с улицы, напоминает лавку старьевщика, иль скобяной склад, иль келью отшельника, ушедшего от соблазнов мира сего. Дверь захлопывается за спиною, и Москва с ее кипением погибельных страстей, с ее стяжательством и леденящим равнодушием к горожанину, с ее вызывающим высокомерием, но и с неизбывной тоской по прошлому, с красотами старинных изгибистых улочек и заливистым перезвоном колоколов остается за порогом, за кирпичной древней стеною, давно требующей починки. Да ей, златоглавой, но с бесерменскими ухватками менял и процентщиков, скоро забывающей старинные мещанские нравы и русское простодушие, в келеице а навряд ли сыщется места даже в узком притворе — отдавит ногу, прищемит дверьми хвост.Вот как славно и чудно, братцы мои; пишет картины художник в самой сердцевине столицы и не припускает к себе, наверное брезгуя ею, как уличной девкой, ибо не находит в ней прежней русскости и той занозистой красоты, от которой, бывало, млел московский насельщик с длинной родословной, для кого вся родина умещалась в крохотный поленовский дворик, поросший топтун-травою, в зеленую луковку ближней церковки, нагретую стену голубенького мезонина с косящатым облупившимся оконцем, к которому притулились старуха с клюкою и конюх с дугою....
для Москвы лишь постоялец, снимающий угол и упорно дожидающийся какого-то гласа; хотя ежели отмыть с облика молодящейся кокотки синтетический румянец, то можно при небольшом сердечном усилии сыскать в морщиноватом облике ее ускользающие черты прежней первопрестольной, пленявшей не одно художное сердце. Но при сумеречном свете келейки упорно пишет фрукты, огняные, сочные, похожие на вспухшие вулканы, заполненные солнцем, готовые вот-вот взорваться от напряга; от их вызывающей терпкой яркости не отвесть глаз.
Мастерская плотно заставлена работами в несколько этажей. Картины, наверное, тоскуют без света, плотно, безгласно прижавшись друг к другу; им хочется восхищения, от сердечного взора они молодеют, а хладеющие краски обретают тепло. Холстам и без того тесно, а на них взгромождаются все новые картонки, фанерки, полотна, рамы и подрамники. Хозяин мастерской никак не может усидеть без дела, его грубые крестьянские руки зудят, требуют работы. Для
художество — это сладкая каторга, его судьба, его счастие и радость, торжество и праздник, если краски на холсте вдруг заиграют, но это и страдание, горючая тоска, когда работа засыхает, иневеет прямо на глазах, хочется в нее вспрыснуть страсти, но всякое усилие напрасно; это и ежедневный урок, добровольное послушание, которое сам нагнетил на свои плечи, это ярмо, которое и давит холку, но и сбросить жаль, ибо жизнь сразу опустеет, заплесневеет, потускнеет и станет бессмысленной.Днями он снова уедет в архангельскую деревню, где мать сыра земля расстелилась под самыми окнами и прекрасна в любое время года, но и строга, требовательна, забирает мастера к себе в полон, не давая отдоху. Русская земля полна красоты и смысла, и родящего духа, только стоит подойти к ней с открытым, любовным, распахнутым сыновьим чувством, как к родимой матери.
— живописец истинно русской школы, для него — это братская могила для русского искусства, это смерть красоты. Восхищение Русью сквозит с его полотен; ведь каждый уголок природы, если обратить на него художный взгляд, полон поэзии.Странное, непостижимое, необъяснимое чувство красоты. Через сердечные очи от самого простенького пейзажа вдруг наплывает в грудь такое слезливое умиление, такая безотчетная благодать, что душа, разрастаясь, невольно просится наружу. Боже мой, чего бы, казалось, тут и глядеть-то? Ну, слабевшая полоска зари, предвечерняя ;инь неба с позолотой и прозеленью, отступающие в ночь леса, рябая пролысина речушки с метел-сами тростника — и все... Отчего бы тут ворочаться душе-то? Что с нею вдруг случается?.. Вот это и есть то оздоровляющее и поновляющее нашу взбаламученную натуру религиозное чувство, какое Господь через убогие ежедневные черты природы насылает на человека, чтобы он не усыхал вовсе, не коростовел, но принимал жизнь как ежедневный праздник, как дар.
Красиво все то, от чего хорошо душе, благостно. «Красиво» — это синоним «хорошо» для простеца человека, когда необъяснимо ладно, певуче, восторженно, благоговейно, когда не возникает жесточи внутри, злорадства, скепсиса и уныния. Это главные лечебные, духотворящие качества такой непонятной человеческому уму красоты.
Эти чувства и навещают меня, когда я смотрю картины
и постоянно невольно для себя восклицаю: «Боже, как хорошо-то».Владимир Личутин. 2011