К.П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. Италия. 1961. Автор: Н. Машковцев
Два превосходных портрета, выставленных , появились перед закрытием выставки. Над одним из них, исполненном по заказу князя Лопухина, автор трудился менее 5-ти дней. Эти портреты замечательны не только по сходству, но по соотношению частей и по такой верности общего в положении данном предмету, что члены предмета не годятся для другой фигуры и могут принадлежать только той, которую ты видишь перед собой. Что касается до живописи, то она поражает. Кажется, что постоянно упражнялся в копировании произведений Вандика и Рубенса: в такой степени он овладел их колоритом и их умением владеть кистью... (Иньяцио Румагали. «Библиотека Италии». 1833. Перевел с итальянского . Архив ГРМ)
— отцу. Рим. Лето 1833
Еще я бы желал, чтобы вы написали письмо к Брюлло обо мне и, напомнив ему слегка о ваших для него стараниях в его молодости, просили бы, чтобы он, уважая вас, согласился быть моим советником по искусству. (Рукописный отдел Всесоюзной библиотеки имени В. И. Ленина)
Обществу поощрения художников в С.-Петербурге от П. Е. Висконти.
Милостивые государи!
Ежели г-н успел достичь столь высокой степени в трудном искусстве живописи, что в состоянии прославить свое отечество и свое имя, то обязан, по собственному его торжественному сознанию, попечениям вашего Общества, которое способствовало ему усовершить себя, доставив средства жить в Риме — в сей классической стране, где столь многому можно научиться и где, действительно, он столь много приобрел. Что касается до представляемого мною описания картины г. — сего отличного и славного, ныне оконченного им труда, то ничья благосклонность не будет для меня лестнее той, которую удостоит меня ваше почтенное Общество.
Приношение мое — есть приношение иностранца, быть может, даже не пользующегося известностью; но я говорю языком, внушенным мне вашим покровительством, говорю о том искусстве, которое вы с такой любовью и столь достойно поощряете. Удостоив благосклонно принять сие сочинение мое, вы доставите мне доказательство, что снисходительность ваша равна вашему великодушию.
Последний день Помпеи — великое и плачевное происшествие — есть тот предмет, который русский художник г. изобразил на картине, длиною 29, шириною 22 римские пальмы.
Ужасный и плачевный предмет сей был, по-видимому, недоступен для искусства, но могущество оного преодолело препятствия. Каким образом дать понятие о подобной картине тому, кто не имел случая ее видеть, и где найдет слова для выражения тот, кто видел ее? Безмолвная поэзия оной слишком превосходит дар слова.
Гениальный художник искал вдохновения в классическом рассказе Плиния-младшего и видел сам Помпею. Место действия в картине— точно; изображенный вид есть истинный; многие из представленных в оной случаев справедливы. Но приступим к описанию пагубной катастрофы.
Небо рассекают беспрерывно необычайные молнии; Везувий из-рыгает убийственное пламя; пепел низвергается подобно дождю; пепел и камни стремительно падают; земля дрожит; памятники колеблются; все приходит в отчаяние, в страх, в ужас. Мгновение, долженствовавшее окончить жестокую драму, свершилось... Город засыпан... Народ исчез; все погребено, как в одной, общей могиле. Но небольшое число сих несчастных, гонимых и окруженных повсюду смертью, успело еще избежать общей участи. Их воодушевляет надежда и отчаяние. Они стремятся из города многочисленными толпами, трепещущие, дрожащие, и миновали уже предместье Борго Аугусто Феличе.
Гробницы, возвышающиеся по сторонам дороги, представляют как бы погребальное украшение сей горестной сцене. Вдруг среди бегущей толпы раздается ужасный, оглушительный удар. Все немеют, останавливаются и пораженные страхом смотрят на небо, как бы ожидая еще большей пагубы. Прежний страх сменяется новым, и на минуту воцаряется молчание: вот мгновение, которое избрал г. .
Стрела молнии, освещающая фигуры, дозволяет различать многообразные отделения бегущих и превращает толпы смятенного народа в высокую поэму, богатую трогательными и разнообразными эпизодами.
Взгляните на это семейство знатного состояния, которое, надеясь спастись поспешным бегством, удалялось на колеснице из города. Увы, поздно! смерть настигла их на самом пути. Испуганные кони сотрясают бразды, вожжи рвутся, ось колесницы подламывается и сидевшая в оной знатная женщина повергается на землю. Фигура сия, занимающая середину картины и представленная в весьма трудном сокращении, исполнена высокой прелести. Падение лишило ее чувств, быть может, даже жизни. Одно из детей ее — подобие самой кротости — напрягая слабые младенческие силы свои и желая поднять ее, тянет за запанок, застегнутый у нее на плече, и обнажает движением сим ее грудь. Близ несчастной лежат разные украшения и драгоценные предметы, которые она надеялась спасти — малейшая часть покинутых сокровищ вместе с благодетельными ларами. Между тем необузданные кони несут супруга ее на верную погибель, и тщетно старается он удержаться в колеснице, пытаясь приподняться, чтобы подать упавшей женщине помощь.
Но вот пример детской нежности. Мужественный воин, с помощью юного брата своего, спешит укрыть от неизбежной гибели престарелого своего отца. Подъятый на плечи сына, старец возводит взоры на небо и старается заслонить себя рукою от низвергающегося на него пепла. Ослепительный блеск молнии отражается на его обнаженном челе и приводит все тело старца в содроганье. Групп сей достоин удивления по противоположности характеров в лицах, составляющих оный. Воин исполнен крепости телесной и силы душевной: первую доказывают решительные контуры его мужественных и гибких членов, вторую обнаруживает спокойный его вид, который он сохраняет, несмотря на происходящий вокруг него гром и треск. Поникнутая голова его и обращенные на землю взоры выражают самую глубокую горесть. Человек этот, которого не ужасает собственная опасность, страшится за драгоценное бремя свое я помышляет, кажется, единственно о том, чтобы идти твердо и не оступиться. Юноша, имеющий менее мужества, обращает взоры, в которых написано страданье. Он уже утомился под тяжестью ноши, страх уже победил его, гром и молния заставили его остановиться. Отец изнемогает под дряхлостью лет; ослабевшие члены его дрожат, опускаются и в них едва заметно уже последнее, усилие жизни.
Но эта фигура, исполненная благородства, которая разговаривает так горячо с престарелой женщиной, сидящею на ступенях, выходящих на улицу, изображает также сына. Он говорит матери: «встань, укрепись, иди далее», между тем как сия последняя в отчаяньи умоляет его спасать только самого себя и оставить ее на произвол судьбы. Кажется, что художник имел в мыслях при сем Плиния-младшего и хотел привести его другим на память.
Картина изобилует живейшими выражениями. Вот еще одна несчастная, которую горькая участь постигла в сладчайший час ее жизни, в самом цвете лет; это девица, одаренная молодостью и красотой — сими двумя приятнейшими для человека благами природы. Ей улыбался Гименей. Прелестное чело ее еще украшает брачный убор — венок из роз, и Фламея — покров целомудрия еще покрывает оное, раскинутый по ее плечам. Она лишилась чувств, и супруг, который не ожидал видеть ее в сем положении, поддерживает ее в своих объятьях. Положение молодого человека возбуждает самое живое участие, и горесть, удручающая его, ясно выражена...
В противоположность мрачной тишине сего группа, которым с правой стороны оканчивается картина, взорам зрителя представляется, на заднем плане, всадник в самом выразительном движении. Он употребляет все силы свои, чтобы удержаться на коне, который храпит, бесится и, подымаясь на дыбы, старается сбросить его с своего хребта. Это увеличивает смятенье стоящих вокруг людей, которые спешат устраниться, чтобы конь не раздавил их. Между тем несчастья умножаются, и от беспрестанных сотрясений земли две статуи, стоящие на вершине одного надгробного памятника, готовы обрушиться на бегущий народ.
Волшебство освещений и красок столь велико, что один групп совершенно выходит, можно сказать, из картины. Это — бегущее семейство, соединенное любовью или боязнью: полунагие, босые дети и беспорядок одежды прочих — все доказывает, с какою поспешностью устремились они в бегство. Отец семейства простирает над собой свою мантию, дабы защититься от падающего пепла и камней. Мать, прижимаясь к нему, держит на руках, с нежностью обнимая, одного из своих малюток; другое дитя, несколько постарше, ищет укрыть себя ее одеждой. Отец смотрит на грозное небо, на распространяющееся пламя, на исчезающую надежду ко спасению и нахмуривает чело. В этом движении его выражены все волнения побежденной непреодолимой горестью души, высочайший ужас пробегает по всем его членам. Не менее сильны и ощущения жены его, но дитя, которое она держит на руках, со свойственными возрасту его невинностью и простотою, тянется в это самое, время к сидящей подле него на земле птичке, которую гнев стихий сделал ручной. Немного поодаль другая мать семейства стоит, преклонив колени, в самом плачевном положении между двух дочерей своих, которые также на коленях... Они молились богам своим... как вдруг громовой удар, молния, потрясшаяся земля и ужасный вид разрушительного пламени явили им всю неумолимость и жестокость сих богов... Несчастная испускает пронзительный вопль отчаянья и теряет веру в тех, которые не могли или не хотели спасти ее. На бледном лице ее написано негодованье, оцепеневшие глаза устремлены на небо, высшая горесть остановила в них даже стремленье слез, но не могла преодолеть чувства материнской любви, которое побуждает ее простереть к детям своим руки, чтобы еще раз с нежностью обнять их, — в этом движении высказывается вся полнота гнетущих сердце ее чувствований при виде несчастной участи ее дочерей. Старшая из сих удручена, кажется, печалью и страхом не менее своей матери. Меньшая, сложив с умиленьем руки, плачет и умоляет о помощи и спа-сеньи; она не потеряла еще надежды, столь свойственной юному ее возрасту и невинности.
Между тем горсть народа столпилась позади описанных фигур, вокруг гробницы Скуара, возвышающейся на нескольких уступах. Кажется, что люди сии надеялись обрести здесь безопасность, — но памятник грозит падением... Один бежит прочь, поднимая вверх зажженную лампаду, другой выскакивает из дверей памятника с видом необыкновенного испуга, между тем как прочие, восходя на ступени и не примечая совершившегося разрушения, заняты единственно спасеньем своих драгоценностей. Один сильный юноша несет скамью и, нагнув под тяжестью сею голову и спину, представляет изящнейшее сокращение (ракурсы): напряжение мускулов его выражено со всей точностью естества. За ним следует другой и, помогая ему, понуждает всходить поспешнее. Еще другой, человек низкой души и скупой, по-видимому, также не занимается угрожающей ему опасностью: он присел на землю и заботится только о том, чтобы подобрать несколько рассыпавшихся своих монет. Далее, за сими фигурами, художник поставил еще несколько групп, представляющих верное изображение того, что в подобных случаях при внезапном страхе обыкновенно бывает между людьми бедного состояния. Спеша удалиться, каждый из них уносит с собою не то, что наиболее для него драгоценно или всего нужнее, но что всего чаще он употребляет или что первое попалось ему под руку. Таким образом, вы видите девочку, держащую в руке погасшую лампаду; молодую женщину, которая несет на голове сосуд и, следуя примеру других, укрывающихся близ гробницы, также спешит к оной, но предостереженная голосом одной из своих родственниц: что памятник уже рушится и падает, — в испуге простирает руки и выпускает из оных сосуд, который частью от этого, частью от движения, сделанного ею для того, чтобы устраниться,— готов упасть. Утомление, написанное во взорах сей фигуры, блуждающих и открытых более обыкновенного, довершает выражение, которое художник желал ей придать. Наконец, вы видите живописца, несущего на голове принадлежности своего искусства. В фигуре сей г. изобразил свой собственный портрет. Конечно, всякий, кто будет смотреть на столь знаменитую его работу, остановит взор на сем лице с удовольствием. Исполненная такой жизни и разнообразия, таких глубоких чувств и такого совершенства в выражении картина сия так много обворожает душу зрителя, что ему едва остается возможность рассмотреть все соединенные в ней красоты и трудности, которые художник столь счастливо успел преодолеть.
С каким искусством умел он соединить правдоподобное с чудесным и придать разнообразие выражению столь многочисленных лиц, движимых одним и тем же чувством, смотря по различию их сил, страданий, надежды, горести, характера! Как умел соблюсти гармонию и согласие в красках, несмотря на их смятение, противоположности света и рефлексов, происходящих от самого яркого минутного блеска молнии, между тем как весь грунт картины пламенного цвета и небо отягчено падающим пеплом!
Тут нельзя было прибегнуть к средствам обыкновенных подражателей; все должно было родиться в голове самого художника, который, изображая свою поэму, действительно все успел найти в богатом своем воображении.
В заключение похвалы, которую справедливость заставила нас отдать сему произведению, скажем, что на картину эту должно смотреть не иначе как глазами души. (Описание картины. Перевел с итальянского В. Лангер.)