К.П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. Возвращение в Россию. Москва.. 1961. Автор: Н. Машковцев
Возвращение в Россию. Москва.
декабрь 1835 — май 1836.
1835 года, 25 декабря, Карл Павлович приехал в Москву. Благодаря , художнику А. С. Ястребилову и любителю Е. И. Маковскому, я могу сообщить некоторые подробности пребывания художника в Белокаменной.
К. П. остановился на Тверской, в доме, бывшем Чашникова; лисья шуба, согревавшая его во время дороги, тут же была подарена им своему слуге. По приезде, он тотчас отправился к товарищу своему по академии И. Т. Дурнову; а А. А. Перовский, узнав о прибытии знаменитого художника, сам перевез чемодан Брюллова, без ведома последнего, на свою квартиру, в дом Олсуфьева на Тверской. Здесь он написал портрет радушного хозяина, у которого согласился на житье; здесь же он сделал портрет молодого графа Толстого в охотничьем платье, с собакой. Оба эти портрета превосходны, и неудивительно, потому что сам сознался, что у него уже пять месяцев не было кисти в руке.— «Наконец я дорвался до палитры»,— говорил он, потирая руки, и вскоре написал эскиз «Нашествие Гензериха на РимНашествие Гензериха на Рим. 1833—1836Холст, масло, 88 x 117Государственная Третьяковская галерея»; и когда А. С. Пушкин, посетивши К. П., заметил ему, что картина, произведенная по этому эскизу, может стать выше «Последнего дня ПомпеиПоследний день Помпеи. 1830—1833Холст, масло, 456,5 x 651Государственный Русский музей», он отвечал: «Сделаю выше Помпеи!»... Потом он нарисовал эскиз «Взятие Божией матери на небо» карандашом, в
подарок графу Толстому; а другой эскиз, с тем же сюжетом, написал красками для А. А. Перовского. Еще написал для последнего гадающую СветланаГадающая Светлана. 1836Холст, масло, 94 х 81Нижегородский художественный музей.
В Москве постоянно окружали К. П. художники: , , Дурнов, Рабус, Тюрин, Ястребилов, Сухих, два брата Добровольские, любители: Маковский и Соколовский и доктор Шереметевский, которые и навещали его; но А. А. Перовский, движимый рвением отстранять все то, что могло бы помешать занятиям художника, приказал отказывать всем этим близким. Когда узнал об этом, в ту же минуту, не думавши захватить чемоданов, ни даже белья, приехал к Маковскому, жившему в Кремле, и прожил у него две недели. В то время он делал каждодневные прогулки по Кремлю, от которого был в восхищении. Впечатление, произведенное на него Успенским собором, он находил сродным с тем впечатлением, которое поразило его при первом взгляде на церковь св. Марка в Венеции. «Эта масса, древность, мрачность, имеют много общего». Он любовался не налюбуясь оригинальною архитектурою теремов и желал только, чтобы их водосточные трубы были заменены драконами. Сверх того, он ездил на Воробьевы горы, где был поражен видом Москвы, и ездил также в Архангельское, картинкою галереею которого остался недоволен, напавши в особенности на Давида и на всю его сухую и безжизненную школу. Живши у Маковского, он сильно страдал лихорадкою и головною болью, от которой вылечил его доктор Шереметевский, не принимавши от него платы. нарисовал его портрет карандашом; тогда же он нарисовал карандашом портрет г-жи Маковской; начал также портрет ее же масляными красками, и когда увидал старика архитектора Таманского, то, сказав хозяину дома: «кажется, это хороший человек», нарисовал и его портрет черным карандашом. В это время покойный Мосолов, обладавший небольшой, но прекрасной галереей, присылал к с предложением сделать альбомный рисунок за 4 тыс.; но художник на отрез отказал, говоря: «Я теперь за деньги не работаю, а работаю даром, для моих московских друзей». Часто бывавши у Дурнова, он написал известный московской публике портрет жены его; также он сделал еще пять портретов, карандашом и красками, с самого Дурнова и его родственниц. Обладая удивительною способностью подмечать смешные стороны людей, К. П. не пощадил и окружающих его, говоря им: «Да уж такие сделаю карикатуры, что жены от вас откажутся».
много хлопотал, чтобы сделать бюст ; но последний отзывался тем, что сидеть не может. Однако Витали добился своего, и чтобы развлечь Брюллова во время сеансов, ему читали книги. С этой поры поселился у Витали, который наконец взял чемодан художника у Перовского. Здесь Пушкин предлагал сюжет из жизни Петра Великого; но К. П. объяснил ему им самим избранный сюжет из жизни Великого монарха, и объяснил так, что, по свидетельству Маковского, просто написал картину словами. Пушкин был поражен огненною речью художника. При дальнейшем разговоре этих славных людей, А. С. говорил К. П.: «У меня, брат, такая красавица жена, что будешь стоять на коленях и просить снять с нее портрет!»
В то же время, как делал бюст, Дурнов нарисовал портрет : «Похожь-то, похожь,— заметил последний, — но карикатурен! Такие-то портреты доступны всем дюжинным живописцам и иногда детям; но удержать лучшее лица и облагородить его,— вот настоящее дело портретиста!»
Раз как-то Дурнов хотел пошутить над К. П. и указывая на посредственную живопись, сказал: «А ведь тут много Брюлловского стиля?» — «Нет,— ответил К. П.,— тут, Ваня, много Дурнова!»
, всматриваясь в красивую, оригинальную голову гениального художника, вскипел желанием написать его портрет, и воспользовавшись тремя сеансами, сопровождавшимися опять чтением, сделал превосходный и лучший портрет . Уж не говоря об исполнении головы, самые кисти рук и фигура исполнены поразительного сходства, так что один из любителей говорит: если б закрыть голову в этом портрете, то по остальному всегда можно узнать Карла Павловича.
Вечера, проведенные им в доме , были постоянно посвящены чертежам и рассматриванию коллекций эстампов, принадлежавших Иванчину-Писареву, крторый сам привозил их. Последний 40 лет собирал эту коллекцию и был знатоком в эстампах; но когда начал разъяснять их достоинства и недостатки, то и сам Иванчин-Писарев стоял перед ним как бы школьник, внимательно выслушивающий урок от учителя.
В один из таких вечеров, кто-то привез только что вышедшего из печати «Ревизора» Гоголя. Когда он был прочитан, был вне себя от восторга. «Вот она—натура»,— говорил он, и сам начал читать его вслух, говоря за каждый персонаж особенным голосом. Весь этот вечер был посвящен Брюлловым «Ревизору» Гоголя.
Москва в лице художников, ученых и любителей искусств, чествовала великого художника хлебом-солью. Великолепный обед был дан в только что учреждавшемся в то время, художественном классе, помещавшемся в доме, бывшем Долгорукого, на Никитской. Любимый Москвою певец Лавров приветствовал славного гостя сочиненными на этот случай куплетами. Обильный и веселый обед знаменовался, по просьбе Брюллова, увольнением двух учеников художественного класса от крепостного состояния; один из этих учеников Ли-пин впоследствии был вызван К. П. в Петербург. «Пришлите моего сынишку»,— писал он в Москву о Липине.
Достойнейший градоначальник князь Д. В. Голицын два раза почтил Брюллова своим посещением и подал мысль, вместе с московским архитектором М. Д. Быковским и другими почитателями таланта Брюллова, заказать ему картину Москвы 1812 года. «Я так полюбил Москву,— говорил К. П.,— что напишу ее при восхождении солнца и изображу возвращение ее жителей на разоренное врагами пепелище».
Мы помним, как он хлопотал собрать материалы для этой картины, которая, к общему сожалению, не осуществилась и похоронена вместе с ее создателем.
Точно, горячо любил Москву. Стоя на колокольне Ивана Великого, он словесно рисовал десятки ярких исторических картин: чудился ему Самозванец, идущий на Москву, с своими буйными дружинами; то проходил в его воображении встревоженный Годунов; то доносились до него крики стрельцов и посреди их голос боярина Артамона Матвеева; то неслись в воздухе на конях Дмитрий Донской и князь Пожарский; то рисовалась около соборов тень Наполеона.
У Витали жил до самого отъезда и нередко поправлял его глиняные работы.
Знакомство с огненным Брюлловым довершило образование . Он неоднократно пользовался советами гениального живописца и часто проводил с ним время в беседах, которые пояснялись со стороны Брюллова рисунками и чертежами. Фронтон «Поклонение Волхвов» был первоначально начерчен К. Брюлловым. Витали, по своей художнической натуре, сам был огонь; высокие же мысли и мнения Карла Павловича о ваянии являлись светлыми метеорами Ивану Петровичу на пути его к дальнейшему усовершенствованию. (Рамазанов).