Картина В.И. Сурикова «Покорение Сибири Ермаком». 1948. Автор: В. Зименко
Поход Ермака был тяжелым. После зимовки на перевале отряд его добрался до реки Тобол. Вступив в пределы Сибирского ханства, он встретил жестокое сопротивление. Кучум собрал огромную армию, в несколько раз превосходившую численностью казаков. И хотя казаки имели ружья и душки пропив луков и копии татар, однако победы давались им нелегко. Недалеко от впадения реки Тобол в Иртыш, близ столицы ханства, разыгралась основная битва, в результате которой Кучум бежал из столицы в южные степи, а его многонациональное государство начало распадаться. Однако окончательное поражение Кучуму было нанесено только в 1598 году, когда русские имели уже ряд сильных опорных пунктов-крепостей: Тюмень, Тобольск и др. Судьба же Ермака и его отряда была трагична. Покорившиеся было монгольские племена, видя малочисленность завоевателей, стали смелей, нередко происходили кровавые стычки; среди казаков начался голод; косила людей цынга. Остатки отряда и сам удалой атаман попали в ловушку, подстроенную Кучумом, и были перебиты. Тем не менее дело, начатое ими, не заглохло.
, избирая для картины сцену победоносного наступления, руководствовался именно сознанием исторической важности похода Ермака, конечного торжества того, чему тот отдал свою жизнь. Естественно, что его особенное внимание привлекает лагерь победителей-казаков. Еще до того, как ему стал ясен облик татарского войска, он уже совершенно точно представлял себе не только построение группы казаков, но и отдельные их образы.
Первоначально Суриков предполагал изобразить битву на берегу, точно следуя указанию исторических источников. Однако вскоре ему стало ясно, что драматичность сцены неизмеримо возрастет, если решающее столкновение двух враждебных армий будет перенесено на зыбкую почву холодных волн Иртыша.
Работа над картиной началась, насколько можно судить по эскизам, с центральной группы Ермака и первопланной группы сидящих в лодке казаков. В тщательных эскизных разработках художник варьирует число сидящих, однако скоро останавливается на четырех, причем уже в акварельном эскизе 1891 года (Третьяковская галлерея) их размещение и позы близки картине. Суриков упорно работает над каждым образом, добиваясь не только его индивидуальной выразительности, но и стремясь увязать его в единое целое с другими. Исходя из общего сразу же верно найденного замысла — показа казаков в момент решительного наступления, художник ищет для группы казаков предельной динамичности, объединяет их единым целеустремленным движением, придает их лицам и фигурам единообразный профильный поворот (среди первоначальных эскизов нередко встречаются, например, у заряжающего ружье в передней лодке, лица в фас).
Счастливой композиционной находкой 1892 года является фигура стреляющего казака, стоящего у лодки в воде, изображенного в резком ракурсе со спины. Этюд этот, написанный в Красноярске, почти в неизменном виде перешел в картину. 1892 год был вообще плодотворен. Картина быстро наполнялась сложным и разнообразным типажей, шлифовала в деталях, хотя
, со свойственной ему скромностью, сообщал брату об этом в осторожных выражениях: «Картина помаленьку подвигается». Лето этого года он провел в Сибири. «Я живу теперь в Тобольске, — читаем мы из его письма к брату 1 июня. — Пишу этюды в музее и татар здешних и еще виды Иртыша». Через 2 дня он уже в Минусинске. «Останусь здесь недели две еще. Нашел тип для «Ермака», — делится он радостью с братом. Набросок головы Ермака, который Суриков сделал сепией в сентябре 1891 года (Третьяковская галлерея), получил теперь реальное воплощение. Но, невидимому, минусинский эскиз, написанный позже, не вполне удовлетворил художника, так как уже вписанный в картину образ был им в 1893 году переделан. Суриков терпеть не мог писать «от себя», фантазировать, «придумывать» то или иное лицо. Как истый реалист, он каждое лицо стремится найти в натуре, написать его по живому оригиналу, возможно более точно подобрать реальный типаж к тому образу, который вставал в его воображении. Множество разнообразных лиц переписал он за несколько месяцев. На прииске И.П. Кузнецова на реке Немире за Узун-Джулом с увлечением пишет он молодых татар, заносит на полотно старого шамана, причем, заметив, что не осталось места для руки шамана с палочкой, которой он ударяет в бубен, изображает ее отдельно, ничего не желая упустить, полагаясь на память. Прилежно, подолгу изучает Суриков национальные татарские, хакасские, вогульские одежды в собрании Минусинского музея, пишет этюды вооружения: старинные казачьи ружья, татарские луки, копья, щиты.В Москву он вернулся с богатой добычей. «Ермак» прочно вошел и его жизнь и властно требовал, чтобы ему безраздельно служила теперь кисть художника. И хотя несколько зимних месяцев было отдано окончанию «Исцеления Христом слепого», с нового 1893 года Суриков опять у своей огромной картины. В апреле он пишет брату: «Работаю над картиной с 8 утра и до 6 вечера, а и позже».
Лето 1893 года
провел на Дону, подыскивая наиболее выразительные типы для основных персонажей. Дон встретил художника радушно, казаки всячески старались помочь своему собрату, что очень тронуло художника. По его просьбе устраивались скачки, он был «за своего» на казачьем «круге» — сходке. С едва скрываемой гордостью упоминает художник в письме к брату и то, что казаки хвалили, как он держится в седле: «Ишь, — говоря!, — еще не служил, а ездит хорошо». Суриков был очень доволен поездкой, давшей ему за короткое время богатейший фактический материал. 6 августа он был уже за работой в Москве. «Мы возвратились из поездки по Дону,— сообщает он брату. — Я написал много этюдов; все лица характерные... нашел для Ермака и его есаулов натуру для картины. Теперь уже вписываю их».На Дону написаны этюды всадников, которые перевоплотились в картине в татарских конников на крутом берегу; здесь же художник, наконец, нашел и «лодку большую казачью», вполне удовлетворившую его и принятую им в качестве прототипа первопланной лодки картины.
Блестящим образцом живописного искусства Сурикова является портретный этюд «Донской казак с поднятой шашкой», ярко рисующий облик неукротимого, лихого рубаки.
С большим живописным мастерством и выразительностью написан и этюд-типаж «Донской казак Кузьма Запорожцев», представляющий собой острый портрет. Красавец, удалой и бесстрашный, с бешеным темпераментом, этот казак исполнен вместе с тем огромного чувства собственного достоинства, вольнолюбия. Для Сурикова это б1ыли наиболее драгоценные качества в человеке, и то, что он находил их так обильно в представителях казачества, особенно волновало его казацкое сердце. Недаром еще ранее, прочитав- историю донских казаков, он писал брату: «Душа так и радуется, что мы с тобою роду хорошего». В этой связи уместно вспомнить и строки из более позднего его письма (7 сентября 1895 года), в которых художник раскрывает смысл своей родовой гордости: «Насчет отличий нам, брат, с тобой не везет. Оттого, что не умеем заискивать. Казаки мы с тобой благородные — родовые, а не лакеи. Меня эта идея всегда укрепляет».
Эта идея вольнолюбия и народного достоинства вела Сурикова по правильному пути и при создании «Покорения Сибири ЕрмакомПокорение Сибири Ермаком. 1895Холст, масло, 285 x 599Государственный Русский музей», обусловив то, что не только победители-казаки, но и побежденные татары писались художником с глубоким внутренним уважением. Отстаивание свободы, национальной независимости облагораживает и возвышает самого заурядного человека.
И, имея это в виду,
не хочет превратить татарское войско в безликую массу. С неменыыей настойчивостью, чем он выискивал типы казаков, подбирает он индивидуально-яркие и типически-выразительные образы татар, хакассов, вогулов. «...Казачья сторона уже вся наполнилась, и уже оканчиваю некоторые фигуры, — пишет Суриков в одном из писем начала 1894 года к брату. — Не торопясь, с божьей помощью, можно хорошо кончить ее к будущей выставке... Не знаю как, а хотелось бы нынешним летом еще поработать этюды татар в Тобольске...» И это писалось тогда когда художник располагал многими десятками отличных этюдов татар. Однако чувство ответственности и настойчивость не покидали Сурикова. Когда что-нибудь его не удовлетворяло, он готов был начинать все сначала, лишь бы конечный результат был именно таким, какого он добивался. Лето 1894 года он действительно провел опять в Сибири, оставаясь на этот раз больше в Красноярске. Всадник-татарин, казак с ружьем в белой рубашке и коричневом кафтане, стреляющий казак в шишаке — вот несколько этюдов из тех, что были им здесь написаны. В конце июня он уже в Москве. Теснота квартиры на Долгоруковской улице сильно затрудняла работу над большим полотном. Суриков, когда писал, закатывал высохшие края картины в трубку, а чтобы окинуть взглядом картину целиком, ставил ее по диагонали комнаты. Наконец, ему удалось устроиться в просторном запасном зале Исторического музея, где позднее им будут написаны и «Переход Суворова через Альпы», и «Степан Разин». Здесь дело пошло быстрее. Картина находилась уже в той степени законченности, которая позволяла художнику показать ее некоторым посторонним лицам.Еще осенью 1893 года он показывал «Ермака» нескольким знакомым казакам и с удовлетворением отмечал, что «казачьи типы казаки, которые у меня были в мастерской, признают за свои». В начале 1894 года картину видел земляк художника любитель-археолог, потом видный ученый — Савенков. Он «очень хвалит картину», — пишет Суриков брату. В это же время она была показана некоторым избранным художникам, друзьям, мнение которых о картине было самое благоприятное. «Говорят, что эта лучшая моя картина»,— как передавал их отзыв сам автор. 20 сентября Суриков перечисляет брату довольно обширный ряд зрителей: «Я теперь кончаю «Ермака» в зале Исторического музея в Москве, вот уже месяц. Картина сильно подвинулась. Ее видели Потанин — знаменитый путешественник, потом начальник музея кн. Щербатов с женой и сестрой — кн. Оболенской, граф Комаровский — начальник Оружейной палаты, и еще некоторые ученые, московские художники, Забелин — историк, Семидалов — доктор — брат судьи, и еще некоторые военные, и все они признают, что «Ермак» у меня удался, не говоря уже о других фигурах».
К этому времени относятся первые сведения о «Ермаке» в печати. 16 сентября в «Русских ведомостях» появилась статья с подробным описанием картины, в предваряющих описание строках говорилось: «Известный художник В.И. Суриков заканчивает свою новую большую картину «Покорение Сибири», которая представляет результат четырехлетнего труда, картина, очевидно, будет закончена к ближайшей передвижной выставке». О картине начали говорить, ее ожидали с нетерпением. Издательница журнала «Север» Ремезова поспешила приобрести у Сурикова право на литографское воспроизведение картины (цветная литография больших размеров была разослана подписчикам «Севера» в декабре 1895 года).
Гигантский труд подходил к концу, и разнообразные чувства теснились в груди художника: радость, облегчение, тревога и грусть близкого расставания с творением, которому были отданы годы страстного, вдохновенного труда. 22 декабря 1894 года он писал брату: «Да вот теперь кончаю картину, работаю до самого вечера. Завтра принесут раму. Стоит сто рублей. Не знаю, как будет идти к картине? Все, кто видел картину, всех она поражает, а судьба, которая ее ожидает, мне неизвестна...»
Судьба ее оказалась в самом деле необычной. Художник и радовался, и оскорблялся, слыша отзывы о своем «Ермаке». Только немногие увидели в «Покорение Сибири ЕрмакомПокорение Сибири Ермаком. 1895Холст, масло, 285 x 599Государственный Русский музей» произведение гениальное, как то и было в действительности.
«Слухи о том, что пишет
, ходили давно, года два-три, — вспоминал М.В. Нестеров, один из первых понявших величие «Ермака».— Говорили разное, называли разные темы и только в самое последнее время стали увереннее называть «Ермака». И вот я завтра увижу его... Наступило и это «завтра». Я пошел в Исторический музей, где тогда устроился Василий Иванович в одном из запасных неоконченных зал, отгородив себя досчатой дверью, которая замыкалась им на большой висячий замок. Стучусь в досчатую дверь. «Войдите». — Вхожу и вижу что-то длинное, узкое... Меня направляет Василий Иванович в угол., и когда место найдено,— мне разрешается смотреть... Минуя живопись, показавшуюся мне с первого момента крепкой, густой, звучной, захваченной из существа действия, вытекающей из необходимости, я прежде всего вижу самую драму, в которой люди во имя чего-то бьют друг друга, отдают свою жизнь за что-то им дорогое, заветное».Посмотрим на картину и мы (теперь «Покорение Сибири ЕрмакомПокорение Сибири Ермаком. 1895Холст, масло, 285 x 599Государственный Русский музей» находится в Русском музее). При первом же взгляде поражает огромный масштаб запечатленного художником события — людские массы, кажется, населяют полотно и еще большие угадываются за его пределами, Правда, на самом деле фигур не более сотни, но кто усомнтся, что видит перед собой битву народов, воспроизведенную в ее решающий, кульминационный момент? Это не батальный эпизод и не случайная стычка двух враждебных отрядов. Сурикову удалось поднять батальную сцену до степени исторической эпопеи, в которой ясно видно историческое величие происходящего события.
Медленно, беспорядочно отстреливаясь, напрягая последние силы, отходит по воде к крутому правому берегу Иртыша татарское воинство, теснимое наседающими казаками. В дугу изгибаются тугие луки, свистят стрелы, подняты острые копья, но неотвратимо надвигаются тяжело нагруженные казачьи струги, окутанные пороховым дымом.