Левитан. Русские живописцы XIX века. 1992. Автор: Владимир Петров
Внутренняя гармония, вновь обретенное доверие к жизни и наслаждение, даже упоение красотой природы отличают и бабкинские пейзажи
а.Так, небольшой пейзаж «Река Истра» (1885, ГТГ), написанный мягко и деликатно, прекрасно передает ощущение покоя тихого летнего дня; исполнен детской, в лучшем смысле этого слова, радости, и как говорили в старину, «сладкой неги».
Характерно, что и здесь, как и в «Мостике», художник сознательно «ошибается», смещая реалии во имя прояснения образного смысла работы: в центре холста, изображая плавно, как-то изящно извивающуюся речку, в водах которой отражается светлое небо.
кладет горизонтальный ярко-синий мазок, акцентируя в нашем восприятии важность «небесного» начала в картине.В Бабкине был начат и такой шедевр 1889, ГТГ), которую художник долго вынашивал и окончательно за вершил спустя несколько лет уже в Плесе на Волге. В этом удивительном по свежести, лучезарности и непосредственности переданного художником переживания полотне, быть может, с наибольшей полнотой и яркостью выразилось то весеннее начало, которое было присуще душе живописца. Все в изображенном ом благодатном уголке молодого березового леса нежно сияет, вызывает отрадное чувство бодрости, причастности светлой энергии живой жизни.
а, как картина «Березовая роща» (1885Художник замечательно передает трепет и игру солнечных лучей на белых стволах и ярко-зеленых листьях берез и сочной траве, среди которой то здесь, то там виднеются синие искорки цветов. С присущим ему мастерством пишет
переливы и модуляции зеленого цвета покрова земли и кудрей березок, умело используя выразительность фактуры, живой ритм мелких мазочков.О картине «Березовая роща» в искусствоведческой литературе обычно говорят как о классическом образце «русского импрессионизма». Действительно, есть немало общего между этой обаятельной работой
а, переданным в ней ощущением «прекрасного мгновения», и произведениями французских живописцев, сделавших главным предметом своего искусства солнечный свет и воздух, радость непосредственного впечатления от природы, растворения в световоздушной среде. Пожалуй, особенно близок здесь наиболее лиричным из импрессионистов — А. Сислею, О. Ренуару. Правда, к моменту создания «Березовой рощи» практически не был знаком с их работами (или знаком очень мало), но он слышал рассказы В. Д. Поленова об их искусстве, возможно, видел репродукции с картин. В то же время идентифицировать а с импрессионистским направлением вряд ли правомерно.Объединяло
а — автора «Березовой рощи», звенигородских работ и таких замечательных позднейших пейзажей художника, как «Март» (1895, ГТГ), с импрессионистами, конечно же, развитое пленэрное начало, стремление приобщить зрителя к своему впечатлению от неповторимого момента, живого контакта с вечно движущейся световоздушной средой. Передача жизни «здесь и сейчас», фиксация трепета, зыби воздуха, праздничность переживания, фактурное богатство, фрагментарность композиций — все эти качества присущи и указанным работам а, и характернейшим произведениям французского импрессионизма. Но многое их и разделяет. Для французских художников с их утонченным гедонизмом, рафинированной чувственностью мировосприятия в гораздо большей степени типично беззаботное наслаждение, купание глаза в световоздушной среде, передаваемой в картинах потоком разноцветных «атомов», создающих зыбкую мерцающую живописную ткань пейзажей. Работы «классических» импрессионистов по большей части не имеют и не предполагают «психологической протяженности», «имперсональны»4 ’ и даже как бы «отключают» нашу память при их восприятии (не случайно Ренуар говорил, что в импрессионистических картинах не должно быть «думающих фигур»). Наконец, для французских живописцев типично отношение к картине прежде всего как к прекрасно сделанной вещи, представление о самоценности мастерства художника.Для
а же, как и для других русских художников его поколения (прежде всего Серова — автора «Девушки, освещенной солнцем» (1888, ГТГ) и ряда близких по образной задаче работ), предметом изображения на полотне является не впечатление как таковое, но переживание красоты объективно существующего вне нас прекрасного мира природы, мыслей и чувств, согласных с этой красотой. «Память» в мире образов русских художников этого круга отнюдь не «отключается», равно как свет и цвет не перестают восприниматься как качество реальных явлений, форм и объемов предметного мира. И, конечно же, заботится прежде всего не о рациональной, рафинированной организации мазков, но о выражении своего отношения к жизни, испытывая муки творчества не от недостаточной «сделанности вещи», а от того, что, по его выражению, «как ни пиши, природа все же лучше» .Главным для него в отношении к мотиву всегда остается «полюбить и сердечно рассказать», и поэтому наряду с почти импрессионистической техникой, мы видим в его творчестве работы, написанные в строго тональной системе, драматические по содержанию, а время иногда принимает в них не мгновенный, но длящийся, монотонный характер. Порой в них возникают и «думающие фигуры» («Осенний день.
Сокольники», «Вечерний звон», «Владимирка»). И в конечном итоге даже наиболее импрессионистические по своим эффектам и технике работы
а (если сопоставлять их с произведениями западного искусства) оказываются в чем-то более родственными отнюдь не классическому импрессионизму К. Моне и его друзей (к ним ближе живопись К. А. Коровина и еще более — молодого М. В. Ларионова и И. Э. Грабаря), а творениям любимого художником К. Коро с его принципом «пейзаж — состояние души» — с одной стороны, и страстно эмоциональному творчеству В. Ван-Гога, говорившего, что пейзаж должен быть «портретом сада и души художника одновременно» — с другой.Имеет смысл сравнить «Березовую рощу» с аналогичной по мотиву и названию картиной
, созданной за шесть лет до начала работы над своим пейзажем а и пользовавшейся тогда самым широким успехом у русской публики («Березовая роща», 1879, ГТГ).Очевидно, что при всей присущей Куинджи романтической любви к великому Светилу и замечательном умении «интенсифицировать» эффект солнечного или лунного освещения, в его картинах доминирует эпическое, объективно-изобразительное начало. Глаза и чувства Куинджи, так сказать, пили, напряженно впитывали лучи Солнца и таинственный свет Луны как величественное и непостижимое, влекущее к себе человека физическое явление. Он воспринимал красоту и гармониюприроды как некое предстоящее человеку идеальное и в то же время реальное начало, что проявилось в декоративно-иллюзионистическом решении его «Березовой рощи», являющейся зрителю подобно прекрасной декорации.
же (развивая достижения а) смотрит на мир иначе, имея в основе отношения к природе и искусству пейзажа психологический «модуль человечности». Березки являются в его картине не сгустками светоцвета, зажженного потоком солнечных лучей, а самыми веселыми и светолюбивыми из деревьев, улыбающимися навстречу Солнцу, и живущими, как и все вокруг них, своей живой жизнью, душевно близкой и понятной художнику.
До середины 1880-х годов
работал исключительно в Москве и Подмосковье. Во второй половине 1880-х годов «география» его искусства начинает расширяться. Более масштабными, пространственными становятся и создаваемые им пейзажные образы.В 1886 году, получив деньги за работу над декорациями для Мамонтовской оперы, и, наконец-то, обретя относительный достаток и бытовую устроенность, он совершает поездку в Крым. И хотя его пребывание там было довольно кратким (март — начало мая), и крымская природа не стала для него столь же любимой и сердечно близкой, как подмосковная, этюды и картины, написанные
ом во время этой поездки и по ее впечатлениям, сыграли существенную роль в развитии живописца, стали новым, весьма выразительным и проникновенным словом в художественном освоении этого благодатного края.М. В. Нестеров не случайно писал, что до появления крымских пейзажей
а «никто из русских художников так и не почувствовал, не воспринял южной природы с ее опаловым морем, задумчивыми кипарисами, цветущим миндалем и всей элегичностью древней Тавриды. как бы первый открыл красоты южного берега Крыма».В самом деле, хотя крымские пейзажи и до
а писали многие талантливые живописцы, в их работах нередко преобладали внешние цветовые и далевые эффекты, и крымская природа представала не в своих неповторимо-«портретных» чертах, а в свете общеромантических представлений о «свободной стихии», «грозных скалах» и тому подобном. Даже уроженец и страстный патриот Крыма И. К. Айвазовский (не говоря уже о таких художниках-академистах, как Л. Ф. Лагорио, В. Д. Орловский) крымские пейзажи часто писал в том же ключе, что и итальянские или кавказские. Не избежал романтических клише в некоторых крымских работах и такой замечательный живописец, как Ф. А. Васильев. А иные из современников а вообще смотрели на южную природу поверхностным взглядом курортников, с наибольшим постоянством и удовольствием изображая царские дворцы и модные ландшафты в их окрестностях (И. Е. Крачковский, Г. К. Кондратенко и прочие).