Левитан. Русские живописцы XIX века. 1992. Автор: Владимир Петров
Жила и находила прекрасное выражение эта традиция и в различных сферах русской культуры конца XVIII—XIX веков, проявляясь и в сентиментально-романтическом культе музыки и «сочувствования» с природой, и в поэзии Пушкина и других лучших лириков, а прежде всего горячо любимого
Невозмутимый строй во всем.
Созвучье полное в природе,—
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?..
Особенно программно проявившаяся в культуре эпохи «высоких стремлений», обращенности художественного сознания к идеальным началам бытия, эта традиция интенсивно жила и в русском реализме второй половины XIX века, во многом питая духовную значительность его достижений. И хотя реализм прежде всего сосредоточивался на постижении и оценке несовершенной действительности, в поиске и отстаивании человеческого в человеке, составлявших пафос творчества лучших писателей и художников той эпохи, важнейшую роль играло стремление защитить гармонические начала жизни, целительную связь человеческой души и природы.
В эпоху же 1880-х — первой половины 1890-х годов, в условиях реакции и застоя, когда утратили энергию прежние общие идеи социального порядка, и в обществе царили апатия и индифферентность, эта традиция обрела особую актуальность, позволяя лучшим людям русской культуры вопреки и в противовес обывательщине и упадничеству хранить веру в универсальные возможности человека, поэтическую сущность бытия, «реальность идеала».
Важной чертой культуры этого времени становится лирическая психологизация творчества и «великий поход из мелочей жизни»1” в поисках истинной красоты — прежде всего красоты переживаний и состояний, единящих человека с природой, которая становится и критерием оценки социальной действительности, и «приютом», где возможно обретение естественного, «любовного» тонуса жизни, возвышающего человека.
Подобный строй чувств и его выражение в творчестве (а не просто эмоциональность) и фиксировало прежде всего понятие «настроение», на время ставшее, пожалуй, ключевой категорией русской культуры, обозначая особый (и исторический очень ценный) тип духовного опыта, причем понятие это распространялось не только в критике и эстетике, но и в психологии, педагогике и даже в естественно-научном знании. Например, «Письма об эстетическом воспитании» выдающегося педагога В. П. Острогорского, посвященные «жизнестроительным» проблемам современности, определяли важнейшую задачу культуры как утверждение «общего эстетического настроения». Суть его заключается для автора в таком способе связи с жизнью, воспитании чувств и воображения, которые дали бы здоровую психологическую подкладку для противостояния низменным стремлениям общества и позволили «среди непроглядного для многих пессимистов мрака настоящего», «диких нравов» оставаться подлинно людьми, выходить из круга повседневности, побуждая и в обыденность вносить смысл и добро, «создавать в человеке [...] то единение с миром, стремление к духовной красоте, служение общей пользе [...], борьбе со злом, [...] что единственно только и составляло во все времена человеческое счастие».
Важнейшей же основой такого настроения Острогорский считал любовь к природе, «на помощь» которой идет пластическое искусство, чувство ритма, гармонии, мелодии. «Созерцание природы в пейзажах и явлениях, искание внутреннего смысла [...] в дереве, в цветке» помогают увидеть в жизни «светлую поэзию»: «нельзя не пожалеть человека, для которого природа — [...] закрытая книга, которого не радует, не успокаивает, не восхищает ее дивная, естественная красота», чувство которой «является основой и любви к человеку, истине, добру»'°.
Для формирования такой настроенности лучшей части интеллигенции большое значение имели идеи и образы великих русских писателей, их размышления о действительности и внутреннем мире человека.
Надежда, что «мир красотой спасется» пронизывает роман «Братья Карамазовы» и другие поздние произведения Ф. М. Достоевского с его нежеланием согласиться с тем, «чтобы зло было нормальным состоянием людей», и пламенной и мучитель-ной верой в то, что они «могут быть счастливы, не потеряв способности жить на земле».
Мощно и ярко звучало утверждение красоты бытия и высокого критерия соответствия «живой жизни» природы во многих произведениях Л. Н. Толстого. Очень выразителен в этом смысле «зачин» романа «Воскресение»: «Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как [...] ни дымили каменным углем и нефтью [...], весна была весною даже и в городе. [...] Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела [...] березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листочки [...] Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди — большие, взрослые люди не переставали обманывать и мучить себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира божия, данного для блага всех существ — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а [...] то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом».
Близкие переживания во многом определили содержание и поэтику и лучших писателей-реалистов следующего поколения, сохранивших в «дни сумерек» цельность и высоту стремлений,— прежде всего В. Г. Короленко и А. П. Чехова.
Одним из самых значительных выражений настроений интеллигенции 1880— 1890-х годов было творчество В. С. Соловьева, противопоставлявшего суете серых будней поэтическую веру в то, «что житейский шум трескучий — только отклик искаженный торжествующих созвучий», и развивавшего в своей «философии всеединства» древние представления о духовно-нравственных основах мистического слияния человека с прекрасным строем мироздания, «мировой душой» .
Многообразное воплощение получили подобные настроения и в изобразительном искусстве того времени, непосредственно связанном с созерцанием строя природы.
Не случайно в творчестве художников разных поколений распространилась специфическая общая (при всем различии живописных систем) «иконография», для которой особенно типичны изображения чистых и искренних девушек, детей, отшельников, живущих в ладу с природой и своей душой.
Подобные образы играли в 1880—1890-е годы видную роль и в творчестве многих старших передвижников — Н. Н. Ге, одновременно с трагическими «Распятиями» написавшего поэтичный портрет Н. И. Петрункевич (1892—1893, ГТГ) и ряд подобных работ; И. Н. Крамского («Лунная ночь», 1880, ГТГ и прочие); даже такого «народника», как Н. А. Ярошенко, вкладывавшего в свои поздние произведения мысли о неистребимости светлых начал бытия и животворной силе любви к природе (примечательно, что известнейшую работу этого рода «Всюду жизнь» (1888, ГТГ) он первоначально назвал «Чем люди живы»).
Очень характерна «лирическая пейзажизация» для творчества художников, входивших в абрамцевский кружок, с конца 1870-х годов ставший важным очагом и «генератором» поэтических стремлений в живописи,— В. Д. Поленова, И. Е. Репина («Стрекоза», 1884, ГТГ; «Осенний букет», 1892, ГТГ и другие), В. М. Васнецова, создавшего сказочный, национально-романтический вариант «настроенческой» образности («Аленушка», 1881, ГТГ и так далее).
Тем более были характерными, определяли основную направленность и духовную основу творчества поиск и воплощение истинно человеческого настроения для многих живописцев чеховско-
овского поколения с их жаждой отрадного, выраженной в образах и самой живописной ткани произведений6*.К концу 1880-х годов были уже созданы такие программные для этого поколения полотна, как «Девочка с персиками» (1887, ГТГ) и «Девушка, освещенная солнцем», (1888, ГТГ) В. А. Серова, для которого, при всем жанровом и содержательном разнообразии его творчества, тема утверждения гармонического единства чистого, искреннего человека с живым, дышащим целым солнечной природы стала главной общей идеей искусства.