Левитан. Русские живописцы XIX века. 1992. Автор: Владимир Петров
Радость «весны света», начала пробуждения, воскрешения природы от зимнего сна и холода передается в этом полотне великолепной, крепкой живописью с открытой фактурой и интенсивным использованием чистого цвета, придающего картине при всей убедительности и точности передачи реальных тональных отношений яркую декоративную красоту. Художник замечательно пишет высокое синее небо, играющие на пожухнувшем снегу сугробов голубые, сиреневые и лиловые тени и рефлексы, помолодевшую сочную хвою елей и зеленовато-желтые стволы осин, тянущихся к мартовским небесам и солнцу лучиками своих ветвей (это стремление художник подчеркивает, идя на «ошибку» и помещая «стрелочку» скворечника на слишком тонкой веточке). Солнечной теплотой веет от желтизны тесаных досок, которыми обиты стены летнего домика. И хотя о присутствии в нем человека говорят лишь открытая дверь и стоящая у крыльца каурая лошадка, запряженная в легкие дровни, вся картина исполнена той особенной человеческой радости, которая приходит весной, когда выставляется первая рама. При этом художник вновь, как и во многих более ранних картинах, радушно приглашает зрителя войти в этот светлый, уютный мир, строит близлежащее пространство холста дружественной, обнимающей полусферой.
Близкой к картине «Март» по построению была и несохранившаяся работа
а того же года «Весна. Последний снег», этюд к которой хранится ныне в Государственном Русском музее.В середине 1890-х годов, как и в плесский период,
пишет немало натюрмортов, и в его работах этого жанра после завершения картины «Над вечным покоем» чувствуются выстраданный жизнеутверждающий тонус, особая любовь к цветению, солнечным началам природы, столь прекрасно сосредоточенным в венчике или крестике даже самых простых полевых цветов, ибо каждый из них устроен «по образу и подобию солнца» и есть «рассказ о солнце, исполненный выразительной силы» (М. М. Пришвин).Художник с благоговением писал и глубокую синь вороночек-лепестков «Васильков» (1894, частное собрание, Москва), и матово-белую душистую массу соцветий «Белой сирени» (1895, Омский государственный музей изобразительных искусств), астры, георгины и другие цветы.
При этом по благородной простоте и изяществу, колористической тонкости и одухотворенности натюрморты
а практически не имеют себе равных в русской живописи второй половины XIX века, для которой этот жанр вообще не характерен"’1.В европейском же искусстве (в пределах «реалистически-импрессионистического» круга художников) они наиболее сомасштабны и родственны по качеству, пожалуй, прекрасным натюрмортам позднего Э. Манэ.
Собственно говоря, многие работы в этом жанре
а трудно назвать «мертвой натурой», настолько в них ощущается не просто наслаждение художника красотой форм и окраски цветов, но и «уважение» к ним, чувствуется, что для него они были, как он сам говорил в конце 1890-х годов своим ученикам, «живые» «налитысоком, тянулись к солнцу». Особенно трудно назвать натюрмортами в обычном смысле этого слова (хотя это иногда и делают в литературе) этюд и саму картину «Ненюфары». В них
крупным планом «портретирует» водяные лилии, цветы и листья-блюдечки которых плавают на поверхности воды, а тонкие грациозные ножки-нити уходят в ее прозрачную золотистую глубину (этюд — ГТГ, картина 1895 года — Астраханская картинная галерея имени Б. М. Кустодиева).Обращался
в середине 1890-х годов и к образам «Цветущих яблонь», написав ряд этюдов и небольшую картину с этим названием (картина 1896 года в частном собрании, этюды в ГТГ, Доме-музее И. И. а и в других местах), нежно и ласково запечатлев бело-розовую кипень и светлую зелень весеннего сада, напоив его изображение «румяным светом» и чувством «цветущего блаженства мая» (Ф. И. Тютчев).Как некое прощальное цветение природы перед наступлением зимних холодов воспринимается праздничное убранство — «багрец и золото» деревьев в известной картине «Золотая осень» (1895, ГТГ), одной из самых энергичных по живописи, открытых по фактуре и интенсивных по почти декоративным цветовым сочетаниям работ
а. Ощущение жизненной полноты, свежести чувств в этот яркий осенний день создается во многом благодаря «бурлению» краски в изображении червонного золота листвы и смелой, энергичной прописке художником голубого неба, яркой зелени озимых и темной сини реки, на фоне которой вспыхивают покрасневшие листья боярышника. По своей повышенной чувственной напряженности и сгущенности в восприятии природы эта картина представляется даже не вполне « овской» (или «чеховской»), ибо подобный тип мироощущения будет характерен для несколько более молодых — пейзажиста С. Ю. Жуковского или писателя И. А. Бунина.Характерно, что сам
не вполне был удовлетворен этой по-своему прекрасной картиной, говорил, что она «грубая», и год спустя написал другой вариант с тем же названием (1896, ГТГ), в котором запечатлел сходное по основному цветовому аккорду, но совсем иное по настроению состояние природы, тихое, «как бы хрустальное» и, при всей яркости осенних красок, как писал Чехов, «необыкновенно грустное, приветливое и красивое», когда хочется «улететь вместе с журавлями». Интересно, что и в этой работе, как и в «Вечернем звоне», и в целом ряде других работ художника постижение «русского аккорда» природы приводит художника к решению, чем-то напоминающему старинные фрески ярославских и ростовских церквей XVII — начала XVIII веков, именно в те годы привлекшие заинтересованное и пристальное внимание а.Одной из вершин его поэтической весенней лирики стала написанная в 1897 году картина «Весна — большая вода» (ГТГ), над которой художник особенно тщательно работал, выверяя ее цветовую гармонию и пропорциональный, «музыкальный» строй, специально выехав в полюбившийся ему тверской озерный край. В итоге возникло произведение, исполненное высокой, скромной простоты, естественности, и в то же время чрезвычайно изящное, хрупкограциозное.
Голубое небо, как бы струящиеся ввысь и вместе с белыми облаками отражающиеся в глади воды деревца, крестьянские избы на пологом берегу вдали сливаются в этой картине в настолько мелодичное, прозрачно-светлое целое, что зритель, вглядываясь, вживаясь в это очарованное пространство, почти растворяется в «голубой глубине» (А. Платонов) солнечного весеннего дня. Одухотворению пейзажного образа в большей мере помогает и очень тонкая, деликатная живопись, в которой художник как бы использует свой опыт в техниках пастели и акварели, которыми он великолепно владел, равно как и карандашным и перовым рисунком.
Существует немало пастелей
а, где он с удивительной чуткостью передает «легкое дыхание» весны, создавая впечатление действительно «как будто пухом зеленеющих» рощ и перелесков, сочной и нежной молодой муравы на лесных опушках (например, «Луг на опушке леса», 1898, ГРМ; «У ручья, 1898, ГТГ). Прекрасно воспроизводил в технике пастели и жемчужные серые тона водных далей, в которых отражается пасмурное небо («Хмурый день», 1896, ГРМ).Предельно гибким и выразительным было и мастерство
а-рисовалыцика, уже в молодые годы успешно усвоившего некоторые лучшие черты рисунка любимого им К. Коро и к середине 1890-х годов умевшего чрезвычайно лаконично, изящно, с помощью буквально нескольких штрихов передать главное в «мимике» и «жестикуляции» волнующего его пейзажа и воздух, полнящий кроны изображаемых им деревьев.Так же свободно и многообразно использовал
технику акварели. Если в акварельном пейзаже «Осень» (1896, ГТГ) он филигранно передает сетчатый ажур тонких стволов и веточек облетевших деревьев, сквозь который виднеются стылая вода и противоположный берег реки, то и в иных акварелях, умело пользуясь размывкой, он создает впечатление обволакивающего молочно-белого утреннего тумана, в котором мягко желтеют листья осенних берез.