Левитан. Русские живописцы XIX века. 1992. Автор: Владимир Петров
В то же время он остро чувствовал и необходимость новых форм и идей в искусстве и, сам причастный к утверждению новых стилевых тенденций, интересовался деятельностью «мирискусников» и даже выставлялся вместе с ними — и на положившей начало этому объединению Выставке русских и финляндских художников (1898), и на выставках «Мира искусства» (1899, 1900). Принимал он участие и в выставках новых направлений международного масштаба — прежде всего объединения «Мюнхенский Сецессион», бывшего одним из главных средоточий художественных сил модернистского направления. Современники вспоминали, что для позднего
а стало характерным «внимательное и тревожное» отношение к новейшим течениям в современном западном искусстве. Это подтверждается и письмами художника, в частности, одним из писем, отправленных им из Парижа, где в конце 1899 — начале 1900 года участвовал во Всемирной выставке: «Заснуть здесь нельзя, мысль постоянно бодрствует, и художник растет. Одно то, что вы видите много прекрасного, производит уже рост понимания. Вы наслаждаетесь: Моне, Казен, Бернар и т. п., а у нас — Маковский, Волков, Дубовский»10'.Интерес
а и к мирискусникам, и к модерну в целом, и к поискам французских постимпрессионистов вполне понятен. Художник, изначально стремившийся противопоставлять прозе и пошлости действительности подлинную красоту чувства природы, не мог ощущать себя вполне чуждым живописцам круга А. Н. Бенуа, сделавшим смыслом своей деятельности программное утверждение высокой культуры чувств и совершенствование стилевого начала в искусстве. Равным образом многое было изначально близко ему и в общих принципах модерна, и вряд ли было бы преувеличением сказать, что в определенном смысле именно его открытия и достижения стали важным фактором формирования и утверждения этого стиля в России. Не случайно одним из близких друзей и почитателей таланта художника еще со студенческой поры был крупнейший мастер отечественной архитектуры того времени Ф. О. Шехтель, в произведениях которого наиболее значительно воплотились важнейшие стилеобразующие принципы модерна — культ природы и сознательное стремление сделать художественное творчество как бы продолжением творчества самой природы, «пейзажное» восприятие мира и архитектуры, особая любовь к растительным и другим природно-органическим формам, текучим, волнообразным линиям и ритмам, построение форм искусства «изнутри наружу» — от переживания сущности явлений к их художественному воплощению, стремление к преобразованию мира посредством возвращения к природе духовного мира людей и предметной среды окружающей человека. Все эти качества в той или иной мере можно обнаружить и в искусстве а, который пробовал свои силы и в декоративном искусстве — росписях по фарфору, живописи на ширмах и прочем.Наконец, поиски современных художников Запада, новейшие тенденции твopчества Моне (перешедшего в то время к постимпрессионистическим принципам) и других французских живописцев, устремленных к обретению синтетических, предельно обобщающих и выявляющих сущностные начала жизни методов художественного освоения мира также не должны были быть чуждыми
у, идущему в том же направлении. Ему всегда, наряду с любовью к русской культуре, прекрасным знанием поэзии, музыки родины, был присущ большой интерес к европейской классической и современной культуре. Он глубоко почитал Шекспира, Сервантеса, Гёте и других гениев прошлого, любил музыку Вагнера, Грига, высоко оценил Мопассана, ранние вещи Д’Аннунцио.Тем не менее ни мирискусником, ни модернистом
так и не стал. Ему оставалась чуждой мифологизация реальности, отлет от нее в грезы и фантазии, чреватые индивидуалистическим насилием над природой вещей и человека, что, при всей любви к «ирисам», «орхидеям», «нимфам» и «сатирам», так часто оказывалось характерным для собственно модернистских художников. Чуждыми ему были и элитарность, эстетство и манерность некоторых из мирискусников. Подобно другим художникам, сохранившим цельность и гуманную основу искусства, наиболее близким ему и ценимым им (В. А. Серову, М. В. Нестерову, П. П. Трубецкому, К. А. Коровину), он оставался чужд и групповым интересам и тем качествам (нараставшим в искусстве того времени), о которых, наверное, мог бы сказать словами К. А. Тимирязева: «Напрасно жрецы новой красоты рвутся из пределов действительности, пытаясь дополнить ее болезненными фантазиями мистики или бредом морфиномана. Одна действительность была и будет предметом истинного, здорового искусства»1"*, понимая под действительностью прежде всего смысл натуры, правду, о которых как о главном в искусстве часто говорил художник и своим ученикам.Это качество
а прекрасно сознавали и глубоко уважали мирискусники — А. Н. Бенуа, писавший, что — «самый яркий представитель простого здорового реализма» в пейзаже, «гениальный, широкий, здоровый и сильный поэт [...], тесно сжившийся с природой»1"9, С. П. Дягилев, считавший, что «если искатель в полотнах наших художников свежести тургеневского утра, аромата толстовского сенокоса или меткости чеховских штрихов, [...] может подать руку этим поэтам»110.Подобные определения в полной мере относятся и к
у конца 1890-х — 1900 года, когда образы его искусства (как и у позднего Чехова) вплотную приблизились к художественной проблематике, абсолютизированной символизмом, явили собой, как говорил А. Белый о Чехове,— «опрозраченный реализм, непроизвольно сросшийся с символизмом», ибо в них «момент жизни при углублении в него становится дверью в бесконечность». Но понятия бесконечности, вечности, сущности остались для а до конца дней не отчужденными от живой жизни, природы, не умозрительными, но соприсносущими, едиными с прекрасной жизненной правдой.Таковы и самые последние картины художника, в которых поистине «словам тесно, а мыслям просторно».
В работе «Летний вечер» (1900, ГТГ) он изобразил простейший мотив —•. деревенскую околицу, огороженную забором, и за ней — неширокое поле и лес.
Но умелое перспективное построение, чуть скругленная линия горизонта, прекрасно переданное, как бы торжественное, закатное освещение, золотящее поле и верхушки леса заставляют нас увидеть, что «деревенские задворки — [...] чудесное место на земле» (М. М. Пришвин). Ворота из неровных жердей воспринимаются почти как некие Пропилеи, а дорога, ведущая из деревни в поля,— как один из путей в большой и прекрасный мир, «жизнь без начала и конца» (А. А. Блок).
Главным же произведением позднего
а стала большая картина «Озеро» (1898—1900, ГРМ) или, как художник называл ее для себя,— «Русь». Начатая живописцем, по некоторым сведениям, под впечатлением от поэзии Пушкина, над иллюстрациями к которой он работал в конце 1890-х годов, и прежде всего от пейзажного мотива стихотворения «Последняя тучка рассеянной бури», это полотно стало «лебединой песнью» а.Он много и вдохновенно работал над ним, по некоторым сведениям вновь писал этюды в местах, некогда послуживших натурой и для картины «Над вечным покоем», по отношению к которой «Озеро» представляется как бы антиномической парой, ибо в нем слышится не траурная, но торжественно-мажорная музыка природы. К сожалению, эта картина, по свидетельству современников
а, уже спустя десять лет после прекращения работы художником (она осталась незавершенной) потемнела, местами пожухла и в большой мере утратила изначальные осиянность и яркость. Но и в ее нынешнем состоянии «Озеро» (равно как и первый вариант картины, хранящийся в ГТГ) производит сильное впечатление своим светлым, праздничным звучанием, «перезвоном», объединяющим высокое голубое небо, по которому плывут белоснежные облака, и чудное приволье синего озера, у ближнего берега которого зеленеет взволнованный свежим ветром тростник, а на дальних берегах виднеются деревни и возносящие свои главы к небу белые храмы и колокольни.Конечно же, художник вкладывал в это полотно свою выстраданную, благосавляющую любовь к жизни и стране, природа которой столь «широко [...] по лицу земли в красе царственной развернулася» (И. С. Никитин), и именно поэтому особенно добивался монументального лиризма образа, соединения в ее живописном решении почти импрессионистической непосредственности ощущения свежести и яркости солнечного дня и — декоративно-монументального начала, роднящего «Озеро» с традициями старинной фресковой живописи.
Черты фресковости были присущи, видимо, и замыслу оставшейся лишь начатой картины — «Уборке сена» (1900, ГТГ) — последнего холста, к которому прикасался своей кистью
. Художник успел обозначить в ней лишь общие цветовые отношения и основные элементы, позволяющие понять сюжет пейзажа — момент, когда в самый разгар уборки сена в летний день небо начинают покрывать сплошные, иссиня-серые грозовые тучи, и крестьянки, алые косынки и одежды которых ярко горят на фоне желто-зеленого луга, стремятся быстрее завершить работу. В повышенной цветности сделанного живописцем подмалевка чувствуется «страстная жажда жизни». В то же время вспоминается, что гроза всегда была символом бедствия, а сенокос, коса — атрибутом смерти. И она, действительно, не заставила себя долго ждать. Весной 1900 года, вскоре после приезда из Парижа, художник простудился на даче в Химках, куда ездил на этюды с учениками. 22 июля, не дожив до сорокалетия всего 26 дней, он скончался от легочного кровоизлияния.