О старом Палехе. 1990. Автор: И. Кызласова
Пытаясь объяснить неподготовленному читателю глубинные внутренние процессы в традиционном народном искусстве, автор писал: «Правда, это народное художество лишено всякой личной творческой силы и часто ограничивается копировкою, но произведения этого народного ремесла и искусства будут копиями только на наш взгляд, а на самом деле содержат в себе творческую стихию». (Здесь и далее подчеркнуто мною — И. К.). Уже сама простота приспособлений и орудий производства в мастерских владимирских иконников (в отличие от фабрики) оставляет «очень много искусства», несмотря на крайнее разделение труда. Много подробностей, особенно «черной» работы Кондаков не успел посмотреть, но все же сумел представить процесс создания иконы от начала до конца,— что составляло едва ли не сто операций,— и сделал вывод: работа мастеров не является механической. Многие из членов артели не умеют рисовать и занимаются подготовительной или второстепенной отделочной работой, но «самое иконное исполнение показывает, когда его наблюдаешь непосредственно, что каждый иконник, усвоивший мастерство, достигает в нем такого навыка, который граничит с искусством, если не переходит в него». Работа идет с неимоверной быстротой. В чем же секрет, специфика этого феномена? «Все существо традиционного искусства в том и состоит, что мастер настолько усвоит себе все художественные формы, что совершенно свободно рисует какую бы ни было фигуру...».
Но свободный художественный импульс реализовывался мастерами не только на стадии рисунка. Утонченность колорита лучших икон заставила ученого сравнивать их едва ли не с «декадентскими» работами. Что стояло за этим наблюдением? Может быть, работы иконописцев давали повод перенести ряд критериев современных автору художественных поисков на традиционное искусство или это была попытка осмыслить некое родство подчеркнуто декоративного мышления, существовавшего в различные эпохи? Вряд ли мы сможем ответить на вопрос, даже вспомнив известные слова Матисса о красках древнерусской иконы. Ясно лишь, что эта мысль не была случайной — исследователь стремился актуализировать искусство древней владимирской земли. Он полагал, что, если улучшить условия труда и жизни «суздальских» иконописцев, они способны будут выработать новый стиль, ибо никакая старина «не искупает» в произведении его недостатков, а тем более подделка под старину или «подстаринная иконопись». Деятельность же владимирских артелей Сафонова, записавших «под старину» целый ряд средневековых фресковых ансамблей, не что иное, как «погромы древних памятников».
В размышлениях о перспективах развития иконописи Кондаков (как и в других своих работах) не может освободиться от противоречий и общих не совсем определенных суждений. Он вдруг замечает, что иконопись давно утратила основной элемент искусства — художественное творчество, что возвращение «потери» «решительно немыслимо» за исключением отдельных талантливых мастеров. Развитие возможно лишь на основе личной творческой жизни, но сообразно «религиозным чувствам» народа и всего общества. Они-то и должны «ограничить вторжение реализма и натуры в тех пределах, которые, сближая
условное изображение с человеческою природой, не допускают передачи натуры самой по себе» и сочетаются с «известной идеализацией». Ученый писал о необходимости совместить предание с русской действительностью. Это краткое изложение эстетики иконы XIX века сохраняет свой интерес. Мысль исследователя развивается прихотливо, и он не раз вспоминает то опыт А. Иванова, то В. Васнецова. Идеалом для Кондакова был «образованный иконописец», знающий как тексты — источники своих работ, так и эрудированный в области старого и нового искусства. Созданию предпосылок для их появления и для поднятия уровня народного иконописного промысла в целом должна была служить обширная программа мероприятий, изложенная в книге. Она основывалась на трезвой оценке современного положения промыслов. Историк искусства дотошно высчитывает цены на различные виды икон, доходы — недельные, годовые, каждого села в отдельности, доходы при отхожем промысле... Он интересуется рынками сбыта (которые простираются вплоть до Румынии и Балкан) и «чистой прибылью заводчиков» от иконописи, выпускающих «мертвые призраки», которые из-за своей дешевизны вытесняют живое ручное ремесло — искусство. Ученый создает яркую картину «народной беды» — недаром в начале книги он вспоминает о посещении владимирских иконописных сел Некрасовым. Описания «тяжкого бремени тру-ждающихся селений» созвучны многим строкам поэта о жизни народа, о его таланте. Кондаков взывает к сочувствию в русском обществе — ведь «едва мерцающий свет искусства» неминуемо погаснет без немедленной помощи — «спасение в силах самого общества, а народные силы бесконечно велики и разнообразны».