Осторожно, знание! О феномене Марка Шагала. 1989. Автор: Лев Беринский
Наш «известный историк искусства» читал «Мою жизнь»
и вряд ли — что бывает — именно страницы о Субботе были в его экземпляре склеены вареньем. Но одно из двух: либо эти и другие (почти все в книге!) страницы показались исследователю второстепенными, этаким этнографическим антуражем, и тогда он просто исторически и духовно не подготовлен для понимания как личности, либо (что вероятней) такой ему не нужен, не подтверждает его русско-центристской «концепции» этой живописи, не дает себя уместить между, например, и .Я не с Луны свалился и даже не из Голландии приехал. В годы, когда А. А. Каменский становился, а потом и стал шагаловедом, я тоже жил в этой стране и дышал общим воздухом. Больше скажу, в популяризаторской деятельности этого (именно!) знатока
был даже момент героический: говорить о в ту глухую пору, пытаться «пробить» его, легализовать его имя... Эмигрант? Формалист? Французский художник? Нет — русский художник! Фантазер, как все русские! Нашенский, как Владивосток... Спасибо, Александр Абрамович, спасибо за усилия и — говорят — немалый вклад в организацию юбилейной выставки. Вот, и Вознесенский Андрей Андреевич положительно оценил вас, а уж ему-то, кумиру моей давней юности, я по части искусства доверяю по сей день. Только опять ведь если о вашей брошюре — при чем тут искусство? Скорее игры хоть и с благородными, в лучшем случае, целями вокруг искусства... Но ведь брошюра-то ваша вышла в свет уже в 88-м! В прошлом году, когда можно было уже вспомнить, что род ваш — Абрамовичей — тянется, несомненно, от Авраама. Тем более — вон как напоминают, да хоть в том же шагаловском Витебске! Или рукопись долго в издательстве пролежала? Что ж, забрать рукопись! «У меня, да и у вас, в запасе вечность», помните? Не лично, конечно, у вас — вообще, у Абрамовичей... Вот это понимал. Чувствовал. Знал.Жаль, Александр Абрамович, что вы не читаете по-еврейски, я имею в виду идиш, на котором
(не спорьте, не спорьте!) написал свою поэму (да и другие стихи)... «Моя далекая родина». Вы бы неотвратимо поняли — уж там нет возможностей для «истолкований»,— что Россия, да, была и всегда оставалась для родиной, но родиной в истинном значении слова, не местом подданства и прописки, а землей, на которой, где дольше, где меньше, а в общем тысячу лет, прожили его сородичи, предки или со-предки, далеко залетевшие листья с древа израилева...Но знания обладают еще одним качеством: их можно утаивать — моя, мол, не понимай... «Отчего же,— задается возвышенно-недоуменным вопросом А. А. Каменский,—
, столь горячо восприняв революцию, будучи деятельным ее участником, а в искусстве — и певцом, покинул Россию через несколько лет после Октября?»в «Моей жизни» очень четко отвечает на этот вопрос: «Ни царской России, ни России советской я оказался не нужным. Я им здесь непонятен. Я им — чужой». Зачем же, вдруг смутно как бы прозрев и подавая повод для домыслов всяким «борцам с сионизмом», искусствовед замечает с этакой меланхолической недоговоренностью: «Все дело в том, что история — это не школьная задачка на прямые пропорции. Да, горячо воспринял, воспевал, а потом уехал. Есть многое на свете, друг Горацио...»
При чем тут Горацио? А, кстати, для незнающих: Горацио — персонаж пьесы Уильяма Шекспира «Гамлет, принц Датский». Лондон, 1603.
Москва, 1989.
(«Вестник еврейской советской культуры», № 17, 6 декабря 1989).