Поэзия правды. 2011. Автор: Виктор Калашников
Андричево
Север как явление художественное был открыт в русской культуре более ста лет назад. На рубеже XIX-XX веков началось формирование коллекций, в чем участвовали и художники, например, И.И. Билибин, собиравший изделия народного искусства для Русского музея (Музея императора Александра III) и складывавшийся одновременно сам как художник, со своим кругом тем и образов. Уже после революции в конце 1920-х в эмиграции Г.П. Федотов писал в статье с примечательным названием Будет ли существовать россия? о ставшем к тому моменту очевидным для многих корневом для русской культуры характере Русского Севера, указывая на необходимость собирать, изучать, реконструировать то, что осталось на этом обширном, богатом и суровом пространстве. Пройдут десятилетия, и новые историко-культурные концепции будут возвращаться к той же идее, открывая в ней новые смыслы: «Ex Borea Lux!» — «Свет с Севера!» — будет написано на их знаменах. А идея об исключительной роли этого региона, даже, пожалуй, части Земли, весьма древняя: «Север — это особое место для встречи иных миров» (Нострадамус).
А в отечественной культуре следующий всплеск интереса к этому хранилищу исторической памяти пришелся на 1960-е годы. Тогда одновременно появилось такое уникальное явление, как «деревенская проза», связанное с именами Абрамова, Астафьева, Белова, Личутина, Распутина, Носова, и феномен «шестидесятников» — понятие размытое и разностороннее, но, по крайней мере, отражающее многомерность реакций на изменения в русском (наверное, точнее будет сказать — в российском; а может, следует и еще шире говорить — в советском?) обществе в конце 1950-х. Для деревенской прозы (а также тех направлений в поэзии, живописи и других видах искусства, что сохраняли поведенческую традицию) связь с Севером была абсолютно органична, для второго интерес к Северу был порой туристическим, подпитанным к тому же почти вольнодумной «лагерной романтикой». Действительно, например, те места, где сейчас живет и работает Владимир Коркодым 
Коркодым Владимир Николаевич [1940] Советский и российский художник. Живописец. Педагог. Основная тема творчества — русская деревня. Мастерски исполняет натюрморты, отдельной графой можно выделить изображения цветов...., послужили в свое время источником необходимой стране древесины, добывали которую люди, попавшие туда разными путями и из самых дальних краев — и под таким углом зрения можно воспринять эти места. А Север всех и всегда принимал, правда, не всегда ласково, но в результате этот не слишком густо населенный край оказался средоточием людей особой закалки. В их характерах способность к взрывному напряжению перемежается с готовностью отдаться невольному — но и желанному! — бездействию, когда уж совсем занепогодит. Двойственность — вообще черта русского характера. В отношениях с природой это, возможно, наглядней всего. Любование и любовь, сыновья привязанность к «земле-матушке» сочетается с ощущением угрозы: то ли неурожай грянет, то ли дождь не даст собрать и спасти зерно и сено, то ли такая лютая зима придет, что пережить будет трудно. Также и к столицам, и к самому государству относились: свое — чужое, любовь — ненависть. Не знала эта земля всей полноты проявления власти, не дошло сюда крепостное право. Жили вольно и ограниченно одновременно. В прежние времена годами могли не видеть никого, исключая жителей соседней деревни, потому как до следующей путь уже был неблизкий, через болотины да чащи. Надуманно было бы из этого делать вывод о том, что, компенсируя эту замкнутость и оторванность, северяне и места для поселений выбирали, и обустраивали их так, чтобы создать некую модель мироздания на пространстве охватом в несколько верст. Но ведь именно подобным образом и получалось. Например, в Павловском-Андричево, ставшем местом обитания Владимира Коркодым Коркодым Владимир Николаевич [1940] Советский и российский художник. Живописец. Педагог. Основная тема творчества — русская деревня. Мастерски исполняет натюрморты, отдельной графой можно выделить изображения цветов....а. Под вторым, более редким названием Андричево это место вошло в историю отечественного искусства, случайно открытое в начале 1980-х годов тогда вполне еще молодыми московскими художниками в их скитаниях между уже ставшими местами культурного паломничества Вологодчиной и Каргопольем. Для этой группы интерес к Северу, конечно, не был туристически-раритетным. И, пожалуй, не просто профессиональным, когда художники идут по стопам выдающихся предшественников -ведь, действительно, Север уже был «открыт» В.Ф. Стожаровым, причем так, что это стало своеобразным шоком для публики. Нет, эти уроженцы столицы, мальчики из интеллигентных семей, прошли каждый индивидуально и все вместе путь постижения сути русской культуры, немыслимой ныне без сдержанного великолепия малолюдных земель выше 60-й параллели.
Действительно, в Андричево и его окрестностях отразилось нечто очень важное и характерное для русского пейзажа вообще: невысокие увалы, обрамляющие речную долину, создают при любом ракурсе некое подобие чаши, собирающей поля, перелески, строения потемневшего дерева, пики стожар, линии прясел в космогоническую цельность, где есть место и природе, и трудам человеческим. Это не лишенная порой особых примет степная вольность, но привольность, простор, в котором глазу открывается разнообразие деталей и пластических мотивов. А смысловой, композиционной и ландшафтной доминантой этого сдержанного многообразия стала вертикаль колокольни деревянной церквушки. Именно такая, как сейчас — без шпиля и креста, утратившая свой взлет к небесам, она более срослась с этой землей. Лишенная стильности и раритетности, подчеркнутой историчности экспоната музея деревянного зодчества, андричевская звонница оказывается ближе сути русской истории — всегда трудной. Даже когда мы пролистываем ее столично-дворцовые страницы, как становятся непохожи на Версаль или виллу Боргезе роскошные покои российских императоров в лютую зимнюю стужу или осеннее ненастье. Даже здесь ощущается в объятьях неласковой природы некая неуютность. Обездоленность, череда лихолетий — так воспринимается великое и трагическое прошлое России. Потому и эсхатологические настроения, предчувствие близкого конца и воздаяния у русских острее и глубже. Мы не просто и не столько боимся, сколько ждем своего последнего — а может, первого истинного! — часа:
Туман остался от России
Да грай вороний от Москвы.
Еще покамест мы - живые,
Но мы последние, увы.
Шагнули в бездну мы с порога,
И очутились на войне.
И услыхали голос Бога:
Ко Мне, последние, ко Мне!»
Ю.П. Кузнецов
И без церкви, хотя бы малой, хоть часовенки нельзя представить русское поселение. Дело не в нарочитой набожности народа, а в его глубоком убеждении в органической связи себя со всем космосом, с единым телесным и духовным пространством. И таковое понимание мироустройства исключительно народно; так, Антон Владимирович Карташев, разделивший судьбу Г.П. Федотова, писал о происхождении уникального имени, соединившего в себе и географическое, и духовное: «Характерно, что вся наша древняя письменность, довольно богатая и церковно-патриотическими произведениями, вплоть до XIX века не знает термина "святая Русь".