Русский художник В.В. Верещагин. 1904. Автор: Брешко-Брешковский Н.Н.
* * *
Академия, классическая академия начала шестидесятых годов, не дала
у ничего. Если кто и принес ему некоторую пользу, это действительно талантливый и живой Бейдеман, резко выделявшийся изяществом своей живописи и относительно оригинальными композициями среди мертвых рутинеров-профессоров, какими были Марков и Шамшин...Порвав с академией,
не пристал ни к какому лагерю. Передвижники были ему тоже чужды. Он всегда выставлялся в одиночку. Его успех, головокружительный, фантастический успех, породил всевозможные толки. И поклонники, и хулители а не избежали крайностей. Завистники и недоброжелатели выросли вдруг, как грибы в дождливую непогодь. Они называли а шарлатаном, фигляром, бездарностью, фельетонистом. За его триумфальной колесницей гнались клеветники...Не было тех мерзостей, которые не распускались бы про
а. Академия, в лице действительно бездарного Тютрюмова, травила а, печатно. Бросалась прозрачная тень на несамостоятельность его работы. Писали, что он «фабриковал» свои картины не сам, а в компании наемных мюнхенских художников. Нашлись даже такие, что обвиняли Василия Васильевича и политической неблагонадежности, и ненависти к отечеству. «Он-де подкуплен врагами России» и т.д.Забрасывали грязью даже Павла Михайловича. Третьякова, зачем он купил за девяносто тысяч туркестанскую коллекцию
а. Даже такая чистая, хрустальная душа, как Перов, не могла слышать имени а без нехорошего, завистливого чувства. Сконцентрировав на себе всеобщее внимание, сильно ослабил популярность новых жанровых картин Перова. И Перов, уже больной, надломленный, бросился вдруг к большим историческим полотнам, думая восстановить ими померкшую славу...* * *
Далеко зашли в своих восторгах и поклонники
ского таланта. Они называли его одним из первых, — если не самым первым, — баталистом Европы. Разумеется, он неправы. у было далеко до глубины захвата и живописи Невилля, до рисунка, замечательного рисунка Моро и Детайля. Его полотна — не картины, а умные, талантливые иллюстрации, которые поразят вас на несколько минут, но не способны захватить надолго тем тонким чувством, которым чаруют вас дышащие широким творческим размахом версальские холсты Невилля.Большой ум, человек высокого гражданского подъема, всегда брал в
е перевес над художником. Да простят мне мою дерзость — я позволю себе усомниться: любил ли в самом деле искусство?Его «документы»-картины не согреты этой любовью.
Он был не только художник талантливый, но и писатель даровитый. Коли собрать его фельетоны, рассказы, получатся целые тома. Почти все сплошь — это прекрасный этнографический материал. И редко-редко, почти никогда не писал Василий Васильевич об искусстве. А уж кому бы, кажется, и книги в руки, как не ему? Фельетон о Лемане в «Русских Ведомостях», еще две-три статьи — и обчелся.
* * *
Популярность
а была колоссальна. С нею мог соперничать у нас разве один только Айвазовский. Василия Васильевича знали во всех уголках земного шара. Выставлял он повсюду, до Америки включительно. Тяжелые пудовые альбомы были сплошь исклеены его биографиями, рецензиями, портретами и карикатурами, вырезанными из газет и журналов Европы, Америки и даже Азии.И он вполне заслужил свою популярность, свою феерическую славу.
Когда имя его гремело, и ничто не могло поколебать его триумфального шествия, академия спохватилась, и присудила ему звание профессора. И
— неслыханный, небывалый пример! — отказался печатно.Со своими батальными картинами он сыграл такую же роль, какая выпала в литературе на долю «Севастопольских рассказов» Толстого.
Доблестной, героической смертью погиб
. Это был последний мазок, чудный волшебный мазок для его духовного портрета.Крупная, достойная памятника фигура!
III.
Быстро бежит время...
Давно ли, кажется, узнали мы горестную весть о гибели на «Петропавловске»
а?Вся Россия дружно оплакала трагическую смерть знаменитого художника...
не только живописал войну, но и принимал в ней самое близкое, длительное участие. Богата приключениями шестидесятидвухлетняя жизнь его! Одно восьмидневное «самаркандское сидение» чего стоит! Эта ужасная томительная неделя, когда горсть русских солдат, запершись в тамерлановской цитадели, геройски выдерживала осаду большого двадцатитысячного полчища туземцев — может показаться легендарной. Многие так и думали!
Изнурительная азиатская лихорадка заставила
а покинуть отряд. Он уехал в Париж, очутившись там среди оставленных товарищей-художников.Целый каскад вопросов:
– Ну что, как!?
картинно и сочно описал свои туркестанские впечатления...
На следующий день профессор Гун говорит Василию Васильевичу:
– Ты помнишь инженера К., который вместе с нами слушал вчера твой рассказ?
– Помню.
– Когда ты ушел, он сказал, что ты все врал... И что ты водил солдат на штурм, и что тебе присудили Георгия... Это — говорит, — невозможные вещи, — ему померещилось...
Через месяц вся обычная компания собралась в кафе. Вошел 1
. Инженер К. вдруг сконфузился. Перед этим Гун прочел вслух в русской газете, что Государь Император «за блистательное мужество и храбрость» — пожаловал у георгиевский крест...* * *
С солдатским ружьем,
целые дни проводил на стене самаркандской цитадели, стреляя в осаждающих туркменов-халатников. Но время одного штурма враги подошли совсем близко... Двух застрелил методично, по-профессорски. Он положил винтовку на выступ стены и ждал...Первый туземец упал как скошенный ... Ватный халат на нем загорелся, и к вечеру труп совершенно обуглился, а поднесенная ко рту в последний момент рука — так и застыла скрюченная ...
Тревожные кровавые дни сменялись чудными южными ночами... Тихий теплый воздух, глубокое звездное небо... Кротким всепрощающим миром веяло кругом... И верить не хотелось
у, что утро сулит новые ужасы, новые жертвы и кровь, кровь, кровь без конца...Часто производились вылазки. Неопытных молодых солдатиков пугала предательская кривизна узких самаркандских улиц, где можно заблудиться, сгинуть бесследно, и они пятились, шли неохотно... Увлекающийся, не ведающий страха,
всегда уходил далеко вперед один-одинешенек...Раз у порога сакли он сцепился грудь с грудью со здоровенным халатником, который ударом тяжелого кистеня оглушил художника, и — не подоспей на помощь услужливый штык набежавшего случайно солдата — только б и видели
а!Но неисправимый Василий Васильевич нисколько не охладел от этого опасного урока и продолжал вместе с начальником гарнизона, полковником Назаровым водить на штурм защитников цитадели. И когда в недобрую минуту его окружили и стали колоть пиками звероподобные туркмены — единственной мыслью было:
– Батюшки, — отнимут ружье — срам выйдет!
Но, к счастью, ружья не отняли.
* * *
В сорок раз превосходили наших туркмены численностью, и мудрено ли, что ценою громадных потерь, правда, им удалось овладеть частью старой крепости. И тотчас же у башни затрепетал позорный для русских флаг... Дикарей отбили, отбросили назад, но флаг, словно дразня, продолжал трепетать в ярком солнечном воздухе...
– Снять его! — крикнул Назаров.
Никто не шелохнулся. Идти к открытой, осыпаемой выстрелами башне, — значило искать смерти, шутить с нею... Молча, не говоря ни слова, двинулся
к башне... Вот он почти у знамени... Снизу стреляли по благодарной мишени. Меткие пули свистели, жужжали вокруг художника, обсыпая его щебнем и штукатуркой... Но , как ни в чем ни бывало, — преспокойно взял древко и спустился со своим трофеем к изумленным и пристыженным солдатам.А в свободные от боевой страды часы Василий Васильевич писал этюды, — смуглого афганца, типичных солдатиков, тамерлановой мечети, пленявшей его своей величественной причудливой архитектурой.
По словам
а, наши никогда не позволяли себе бесполезных жестокостей.Раз — это исключение — он видел, как одному из тяжело раненых туркменов солдат воткнул в глаз штык и повернул его так, что в черепе скрипнуло... Василий Васильевич не выдержал и ударил солдата ...
* * *
Из отважного воина
у выпадало превращаться в чернорабочего. Да еще в какого чернорабочего!Когда стало тише, — с минуты на минуту ждали генерала Кауфмана, — Назаров решил сделать вылазку для уборки трупов. Под знойным солнцем они быстро, чуть ли не мгновенно разлагались и грозили повальной заразой. Всех, в том числе и
а, тошнило от невозможного смрада... Но Василий Васильевич погружал в разбухшие, кишащие исполинскими червями тела штык и проталкивал их до большого арыка (канавы).У стены вздымалась горой разбухшая серая лошадь. А еще вчера
любовался и ею, сильной, красивой стройной, и всадником. Обоих подстерег заряд картечи...Когда лошадь тронулась с места, она лопнула по швам, и разлезлась вся, как кисель. Одни упали в обморок, другие корчились в судорогах, а пошатнувшийся
шлепнулся прямо в шевелящуюся жидкую мякоть лошадиного трупа...И это не кошмарная, созданная горячечной фантазией, сказка, — а беспощадная неумолимая проклятая правда, зафиксированная документально!
Оказывается, есть ощущения, —
перестрадал их — для которых на бедном человеческом языке нет названия, нет слов, нет даже звуков...Сделав туркестанскую кампанию,
исследовал еще дикую, почти девственную границу Китая и помчался в Мюнхен, где написал целую серию картин, создавших ему сразу громкую популярность идейного, глубоко самобытного художника-мыслителя.Его выставки в Петербурге, Москве и во всех европейских столицах напоминали какое-то победное триумфальное шествие. He успели отзвучать в заграничной прессе дружные хвалебные гимны картинам
а и его таланту, как вспыхнула русско-турецкая война.Василий Васильевич почуял новый матерьял для своего «жестокого» дарования, новые кровавые приключения, до которых он был большой охотник, и, оставив Париж, через несколько дней очутился на Дунае. Здесь он встретил Скобелева, молодого, блестящего генерала, которого помнил по Туркестану скромным гусарским штаб-ротмистром. Встретились старые знакомцы приятелями.
В распоряжение
а был дан казак, и художник принял горячее, живейшее участие в действиях скобелевского отряда. Вместе лейтенантом гвардейского экипажа Скрыдловым на его миноносце «Шутка» он ездил взрывать турецкие броненосцы.Благодаря только разве чуду, не погибли оба беззаветные храбреца. Их засыпали жарким свинцовым дождем отовсюду. С близкого берега по «Шутке» стреляли черкесы и башибузуки, вооруженные превосходными винтовками Пибоди. По это были пустяки в сравнении с тем жестоким, убийственным огнем, которым встретили
а со Скрыдловым турецкие броненосцы и миноносцы. Пули и картечь буквально изрешетили «Шутку», и погрузившаяся на две трети в воду, она ежеминутно грозила пойти ко дну... был ранен в бедро, Скрыдлову прострелили ноги, обожгли и контузили руку…