Сильвестр Федосиевич Щедрин. Из серии «Массовая библиотека Искусство». 1946. Автор: Федоров-Давыдов А.
Перед воспитанниками Академии в этой поездке раскрывался целый новый, красочный и разнообразный мир; им довелось впервые видеть замечательные памятники искусства. Все это увлекало и захватывало, но не подавляло
а. Он далек от того, чтобы всем восторгаться за границей. Наоборот, он, например, отмечает плохое, сравнительно с Эрмитажем, состояние Берлинской и прославленной Дрезденской галлерей, скуку берлинской жизни, слабость современного искусства в Дрездене и т. д. Бросились ему в глаза и типично пруссаческие чванство и тщеславие. Так, в отправленной им из Рима в Академию «Дневной записке... о достопамятных вещах, виденных им в иностранных государствах, о находящихся там отличных художниках и о сделанных им насчет оных замечаний» пишет: «Пруссаки, показывай свои лучшие произведения, всегда прибавят, будто тем тщеславясь, говоря: «Наполеон возил сию вещь в Париж».Эта «Дневная записка» представляет для нас большой интерес, позволяя судить о вкусах и художественных устремлениях молодого
а, В музеях в первую очередь его интересуют картины, «относящиеся к моей части», т. е. работы знаменитых пейзажистов, но он не ограничивается только ими. Перечисляемый им ряд имен и памятников в общем типичен для отчетов пенсионеров Академии. Но зато его суждения о тех произведениях, на которые перед отъездом академическими учителями рекомендовалось обратить внимание, носят очень самостоятельный характер. Они даже показались академическому начальству «несколько смелыми». Так например, весьма критически отзывается о портрете Наполеона Давида или о прославленной «Ночи» Корреджио. В работах знаменитых пейзажистов он отмечает прежде всего реалистические моменты и в них усматривает главную ценность. Например, у Клода Лоррена — умение живо и убедительно изображать воду и даль моря, у Гаккерта — то, что он первый начал писать этюды с натуры, у Ф. Матвеева — разность пород деревьев. Но особенно ему нравятся фламандцы «как в приемах, так и в смелых выборах моментов освещения, которые они умели в одном духе удержать», т. е. единство и верность освещения.С такими уже намечающимися интересами к реальности и правдивости изображения прибывает молодой
в Рим, куда в ту эпоху посылали своих питомцев Академии всех стран Европы. Рим с его многочисленными памятниками античности и Ренессанса с точки зрения [господствовавшего тогда классицизма был идеальным местом завершения художественного образования и облагораживания вкуса.попал в Италии (в Риме) в пеструю международную художественную среду и в обстановку столкновения старых традиций с новыми веяниями. Он сумел сохранить в ней свою индивидуальность и национальный характер в своем творчестве. Он был охвачен массой новых художественных впечатлений, в которых можно было разбираться уже не торопясь, и отнесся к ним самостоятельно и критически. Об этом свидетельствуют его письма к родным, в которых он, естественно, высказывался свободнее, чем в официальных донесениях в Академию. Так, он скептически отзывается о столпе итальянского классицизма — Каммучини, который имел в то время исключительный авторитет. Но и творчество русского пейзажиста-классика Ф. Матвеева кажется ему устаревшим и далеким от художественной правды. , естественно, особенно внимательно присматривается к художественным поискам молодежи.
«Я хожу всякий день за город искать чем заняться, а остальное время употребляю на рассмотрение работ новейших художников. Мне же здесь некоторые из художников сказали, что ландшафтная часть доведена до возможного совершенства (дай бог, чтобы это была правда)», — писал он родным. Но и здесь он хочет самостоятельно разобраться. Он насмешливо отзывается, например, о сентиментальной романтике молодых немецких художников, так называемых «назарейцев».
пошел своим собственным, оригинальным путем. Общее направление этого пути, т. е. поиски правдивой передачи природы, непосредственности ее восприятия и изучение ее на натуре, было то же, что и у других европейских молодых пейзажистов того времени. Но то, как конкретно решал эти задачи , было его собственным, оригинальным и самостоятельным. Вместе с тем оно опиралось и на известные традиции, на то, что было им получено от его учителей в Академии художеств. Отправным пунктом стали здесь реальность и правдивость деталей, которые были в пейзажах М. Иванова и а и которые усвоил, как мы это видели в его ранних пейзажах Петербурга. В своем развитии постепенно приходит к живому восприятию природы и, таким образом, перестраивает тот классицизм, из школы которого он вышел.
Общие традиции этой школы с ее пристрастием к классическим сюжетам, достойным так называемого «героического» пейзажа, сказываются в выборе темы для первой картины— изображение римского Колизея. Но в работе с натуры над этюдом к картине КолизейКолизей. 1819Холст, масло, 62,5 x 43,7Государственная Третьяковская галерея» (1819 г., Третьяковская галерея) часть громадного здания занимает почти все пространство изображения; художник действительно подходит к объекту как своего рода портретист. Здания вдали показаны лишь для того, чтобы подчеркнуть своими размерами грандиозность Колизея («...чтобы обозначилась вся необыкновенная его величина, надобно изображать эту громаду с окружающими зданиями»). Художник тщательно фиксирует все особенности здания; изучение, анализ стоят в центре его внимания. Такой подход к натуре сказывается и в его рисунках того времени и особенно в сеоии изображений водопадов в Тиволи близ Рима, которые он
а увлекает и целиком захватывает задача точной и верной передачи здания. Он понимает свою задачу, как своеобразное портретирование натуры. «Колизей заказал мне написать с себя портрет», — сообщает он в письме к родным об этой своей работе. Это был уже новый подход, зарождавшееся интимное отношение к натуре, в которую художник всматривается, как в лицо человека. Именно такого отношения к пейзажу требовал Батюшков в своей статье «Прогулка в Академию художеств» еще в 1814 году, восклицая: «Пейзаж должен быть портрет. Если он несовершенно похож на природу, то что в нем?» Классицизм правдивую трактовку частностей подчинял абстрактному, идеальному строю изображения в целом. Теперь частное, единичное становилось в центр внимания. В маленькой картинке «пишет в 1819— 1822 годах. Его увлекает правдивая передача скал, с их расщелинами и выступами, с растительностью и громоздящимися наверху зданиями. Но в особенности внимательно пишет он низвергающиеся вниз потоки воды, ее брызги и водяную пыль. Достигнутые им в этом отношении успехи привлекают внимание к его работам: «Все ищут в моих картинах воду и охотно оные раскупают, ибо многие знатоки нашли, что я имею к оному склонность, почему и выезжаю в места, где есть реки и каскады». Много раз воспроизводя этот понравившийся мотив,
тем самым углубляет его художественное изучение.Но это изучение отдельных -мотивов оказалось, недостаточным, чтобы дать ему возможность по-новому написать большую картину. Так, и «КолизейКолизей. 1819Холст, масло, 62,5 x 43,7Государственная Третьяковская галерея» (1822 г.) и еще «Старый РимСтарый Рим. 1824Холст, масло, 62,5 x 86,3Государственная Третьяковская галерея» (1824 г.) исполнены, в общем, в традициях классицизма. Новое, сказывающееся глазным образом в трактовке деталей, еще не преодолевает условности. композиции и образа в целом. В обеих картинах перед вами построение изображения дается параллельными, (расположенными, как кулисы, планами. Это господство старого обусловлено традиционностью самой сюжетики картин: Рим изображается в них как объект «героического пейзажа», как «Вечный город» с его классическими руинами. Лишь преодолев этот традиционный образ, восприняв исторический город живым и современным, смог сделать решительный шаг в сторону реализма. Этим первым его крупным художественным достижением была серия картин «Новый РимНовый Рим. Замок Святого Ангела. 1825Холст, масло, 63,9 x 89,8Государственная Третьяковская галерея» (1823—1825 гг., Третьяковская галерея и Русский музей). Это — образ города в его обычной, ежедневной жизни, с лодками на реке и фигурами горожан на, первом плане. Они не позируют, а заняты своими обычными будничными делами. подходит здесь к городскому пейзажу с тем живым восприятием натуры, которое он почерпнул в изображении своих водопадов. Он смотрит теперь на Рим не глазами археолога или историка, любителя классических древностей, а изображает понравившийся ему вид как бы с точки зрения жителя города. Он не ищет, как турист, необычайного, величественного и выдающегося; он не предается историческим воспоминаниям, а любуется и интересуется тем, что видит перед собой. Он находит красоту также в простом и обычном, лично, интимно подходя к образу города. В этих картинах величественная громада замка св. Ангела и собор св. Петра являются лишь частями общего городского вида. Натура становится ценной сама по себе, и тем самым зарождается реалистическое ее изображение. Идеальная абстракция натуры заменяется реальным изображением ее конкретного частного явления. Новое ощущение, новое содержание образа порождают и новую манеоу изображения, новую живописную форму. Для передачи нового, живого, современного образа города уже не годилась импозантная условная «сочиненность», которая подчеркивала какой-либо один момент, все же остальное изображала как второстепенное, как «украшение». Теперь, наоборот, надо было дать общее: целостный н единый вид города. Поэтому в «Новом Риме» изображает общий вид с открытым, уходящим в глубину пространством. Еще сохраняя его передачу планами, он уже стремится слить эти планы в одно целое. Ища общности, цельности вида, , естественно, находит его в связи составляющих его предметов между собою, в их объединении единством освещения. Перед ним встают задачи передачи света и воздуха, изображения воздушной перспективы.