В. А. Серов. Портрет М. Н. Ермоловой. 1956. Автор: Н. Радзимовская
Свои впечатления от портрета В. Н. Пашенная описывает в своей книге «Искусство актрисы»: «...Вдохновенное лицо и величественная фигура Ермоловой во весь рост, в черном бархатном платье были переданы Серовым с изумительным талантом. Красота мысли, выразительность и какой-то ощутимый полет — все это приковывало внимание к портрету и волновало необычайно. Зал был немного затемнен, а одна из стен, задрапированная полотном, была освещена. Марию Николаевну вел под руку знаменитый врач, профессор Н. Н. Баженов. Все ожидали открытия портрета Марии Николаевны... Ведь это был настоящий праздник большого искусства, это была радость Малого театра. На освещенной стене из-за спущенного полотна появился портрет Ермоловой...». Далее В. Н. Пашенная говорит о последовавшей затем шумной и долгой овации в честь Марии Николаевны и автора ее портрета.
Так состоялось официальное публичное открытие портрета. Написан он был, как известно, двумя годами раньше—в 1905 году. Письмо Т. Л. Щепкиной-Куперник автору настоящей статьи несколько обогащает до странности скудные сведения, имеющиеся в литературе по истории создания этого шедевра Серова. Приводим это письмо. «6 июня 1949 г...
...Охотно поделюсь с Вами тем немногим, что знаю о портрете Серова. Можете использовать из моих страничек все, что Вам пригодится. Прежде всего, устанавливаю: портрет Ермоловой был заказан Серову не Малым театром, а Литературно-художественным кружком, существовавшим тогда в Москве и объединявшим многих артистов, во главе с А. И. Южиным, певцов.,) профессоров, литераторов и т. д.
Мария Николаевна не сочла возможным отказать артистической общественности Москвы и ее желанию; но далека была она оттого, чтобы чувствовать себя довольной и польщенной, что ее будет писать знаменитый художник: она всю жизнь избегала «выставлять себя на показ», и ей казалось совсем не нужным, чтобы после нее еставались портреты или снимки, она не любила сниматься и делала это только по просьбе близких или по мольбам фотографа. Но на этот портрет она посмотрела как на свой общественный долг и отнеслась к нему, — как ко всему, за что бы ни бралась, — серьезно и добросовестно. Она посвятила Серову — при всей своей занятости и начинавшей уже сказываться усталости — тридцать два сеанса.
Сеансы проходили в зале дома, где она жила, на Тверском бульваре, где в лепные белые стены зала были вделаны огромные зеркала. На сеансах не присутствовал никто. Изредка заходили взглянуть на ход работы дочь или муж Марии Николаевны. Она отрывалась на минуту от позы, в которой простаивала, не двигаясь, часами, пришедшие обменивались двумя-тремя словами с таким же немногословным как его модель художником и спешили предоставить их своему делу. Когда портрет был закончен, в кругу близких Ермоловой людей он вызвал скорее неудовлетворение. Мария Николаевна была тогда в расцвете своей классической красоты; когда она выходила на эстраду в концертах, зал замирал от восторга, но, конечно, главная красота заключалась в том вдохновении, которое меняло выражение лица, озаряло черты, светилось в глазах. Когда этот момент вдохновения нельзя было подхватить и удержать, как, например, на фотографии,—лицо Марии Николаевны нельзя было узнать: оттого ее снимки почти всегда были неудачны и совершенно не передавали ее внутренней сущности. Тут, впрочем, было не то. Сущность была уловлена. Эти две замкнутые натуры чем-то подошли друг к другу. Во время долгих сеансов — безмолвно, без слов — Мария Николаевна поведала художнику свою сущность. Он сумел в ней все понять и оценить: полное отсутствие кокетства, самолюбования, позировки, — глубоко серьезное отношение к его делу художника, — бессознательное, врожденное величие ее облика, благородство, которым дышало каждое ее слово, каждый жест, — наконец те глубины скорби, которые уже тогда таились под ее сдержанным спокойствием: в те дни она переживала тяжелое время — отказ от личной жизни, отказ — добровольный — от «ведущего репертуара» и молодых ролей, осуществляемый без жалоб и колебаний. Все это подметил чуткий художник— и дал синтез Ермоловой, до которого, может быть, надо было дорасти ее близким, сетовавшим, что на портрете она «старше» и «не так красива, как в жизни».
Но Серов писал не временную Ермолову — а вечную, и такой она запечатлена на его портрете — единственном, вполне передающем ее духовный облик.
Молчаливые встречи двух исключительных художников дали в результате шедевр.
Покойный М. В. Нестеров считал этот портрет одним из совершеннейших произведений Серова; м. б. для Вас будет небезинтересно, что именно Нестеров, после того как портрет попал в Третьяковскую галерею на Серовскую выставку, употребил все свои старания и свое влияние, чтобы портрет так там и остался — и таким образом стал доступен не только публике Малого театра, но всем трудящимся Союза, — за что мы должны быть ему благодарны...
С приветом и уважением Т. Щепкина-Купериик».
Помимо общей ценности этого документа, заслуживает внимания сообщение о том, где был написан портрет. То обстоятельство, что Ермолова изображена не в фойе Малого театра, как говорилось многими до сих пор, не только дает возможность исправить ошибку, вкравшуюся в литературу о Серове. Этот факт помогает более глубоко понять образ, созданный художником. На портрете Серова Ермолова — не только артистка, готовящаяся выйти на эстраду. Перед нами великая Ермолова, вся жизнь которой была отдана искусству. Конечно, Серов изобразил Ермолову так, что мы воспринимаем ее стоящей перед зрителем, связываем с ней массы людей, которым она щедро отдавала свой гений и будила в их сердцах мечты о свободном человеке, о его достоинстве, благородстве и красоте. Об этой особенности таланта Ермоловой, которая глубоко понята Серовым, говорили артисты Художественного театра 11 марта 1907 года, когда общественность Москвы чествовала артистку и когда состоялось «открытие» ее портрета. «...Когда мы вспоминаем... образы, палящие огнем, проникнутые безграничной любовью к свободе и ненавистью к гнету, нам хочется крикнуть истории наши требования, чтобы в издании с портретами борцов за свободу портрет Ермоловой находился на одном из почетных мест...».
Но это еще гае все, что передал художник. В образе есть и значительная спокойная погруженность в себя. Серов понял, что для того, чтобы Ермолова могла воссоздать идеи, мысли и чувства, которые составляли содержание ее сценических образов на театральных подмостках и на эстраде, нужно было много думать, читать, наблюдать, изучать произведения искусства, чтобы эти образы родились. Нужно было Ермоловой — человеку вне сцены очень много работать над собой. И Ермолова работала непрерывно, всегда находясь в творческом состоянии. «Дом» для Ермоловой, как и сцена, были местом создания художественных образов. Отличие заключалось в том, что «дома» они рождались, иа сцене они получали жизнь. Серов передал и то и другое. В портрете есть состояние творческой сосредоточенности и самоуглубленности и «зерно» лучших созданий артистки. Вот почему все выдающиеся деятели искусства, знавшие Ермолову, отмечают, что произведение Серова есть полноценное воссоздание ее сущности. Жизнь на сцене и личная жизнь Ермоловой, заключавшаяся в творчестве, были основой для создания Серовым образа великой артистки.
Отсюда понятно, что Серов отказался от мысли написать Ермолову на сцене театра. Ее образ был бы не полон. Люди, близкие Марии Николаевне утверждают, что для нее исключена была возможность позировать в фойе Малого театра.
Фойе это во все часы дня представляло собой проходное и шумное место. С другой стороны, и Серов, для которого работа всегда требовала абсолютного покоя, не мог бы писать там, где «быт» театра был остро ощутим. Не случайно Т. Л. Щепкина-Куперник упоминает о том, что «на сеансах не присутствовал никто».