В.В. Верещагин. Из книги «Русские художники-баталисты ХVIII-XIX веков». 1953. Автор: В.В. Садовень
Очень интересна переписка , Стасова и П. М. Третьякова по поводу этой картины. Написав картину раньше других из той же серии, Верещагин послал ее Стасову в Петербург с наказом показать ее только великому князю, будущему императору Александру III, и П. М. Третьякову, как возможным покупателям всей серии в целом. Великий князь отказался вести переговоры о приобретении еще не написанной серии, Третьяков же выразил желание приобрести всю серию вперед, но за меньшую сумму, чем назначил . Он писал Стасову: «Как ни странно приобретать коллекцию, не зная содержания ее, но Верещагин такой художник, что в этом случае можно на него положиться; тем более, что, помещая в частные руки, он не будет связан выбором сюжетов и наверное будет проникнут духом принесенной народной жертвы и блестящих подвигов русских солдат и некоторых отдельных личностей, благодаря которым дело наше выгорело, несмотря на неумелость руководителей и глупость п подлость многих личностей». О картине «Пленные» он пишет: «Картина, ... одна сама по себе не представляет страницы из Болгарской войны, подобные сцены могли быть в Афганистане, да и во многих местах; я на нее смотрю как... на преддверие в коллекцию...»
Это письмо, восторженно принятое Стасовым и сообщенное им , вызвало следующий ответ Верещагина Третьякову: «Очевидно, что мы с Вами расходимся немного в оценке моих работ и очень много в их направлении. Передо мной, как перед художником, Война, и Ее я бью сколько у меня есть сил; сильны ли, действительны ли мои удары — это вопрос, вопрос моего таланта, но я бью с размаха и без пощады. Вас же, очевидно, занимает не столько вообще мировая идея войны, сколько ее частности. .. Поэтому и картина моя, Вами виденная, кажется Вам достойной быть только «преддверием будущей коллекции». Я же эту картину считаю одною из самых существенных из всех мной сделанных и имеющих быть сделанными. Признаюсь, я немного удивляюсь, что Вы, Павел Михайлович, как мне казалось, понявший мои туркестанские работы, могли рассчитывать найти во мне и то миросозерцание и ту податливость, которые, очевидно, Вам так дороги...»
По поводу этого письма Третьяков писал Стасову: «И Вы и я не за войну, а против нее. Война есть насилие и самое грубое, кто же за насилие? Но эта война исключительная, не с завоевательной целью, а с освободительной, созданная самыми образованными нациями, имевшими полнейшую возможность устранить ее, и не сделавшими Этого из эгоизма, из торгашества. Изображение не блестящих подвигов, в парадном смысле, имел я в виду, а жертв, принесенных, сопряженных со всеми ужасами войны. А это ли не бич войны?»
Продажа всей коллекции Третьякову не состоялась ни тогда, ни позже, хотя Верещагин и Третьяков остались друзьями и часть картин балканской серии была впоследствии приобретена Третьяковым. Но картину «Пленные» Третьяков все же не купил и она вместе с триптихом «На Шипке все спокойно» и некоторыми другими картинами была продана в Америке, о чем очень сожалел.
В дискуссии между и Третьяковым принципиально прав был Третьяков, требовавший учитывать цель и характер данной войны. был не прав, идеалистически отрывая «Войну» с большой буквы, «мировую идею войны» от конкретной исторической почвы и становясь, таким образом, на позиции отвлеченного морализирующего пацифизма. Но в самом конфликте между и Третьяковым есть момент недоразумения: картины балканской серии говорят прежде всего о принесенных русским народом в борьбе за освобождение балканских славян жертвах, благодаря которым «дело наше выгорело, несмотря на неумелость руководителей и глупость и подлость многих личностей» (как писал Стасову Третьяков). Сила этих картин не в какой-либо отвлеченной идее, а в их объективной исторической правде, выраженной в реалистических образах. Картина «Пленные» изображает не сцену в Афганистане или какой-то иной стране, а сцену в Болгарии, виденную художником и поразившую его.
Критическое острие этой картины объективно, конкретно-исторически направлено как раз против «самых образованных наций», имевших возможность устранить войну, но не сделавших этого «из эгоизма, из торгашества», то есть прежде всего против правящих кругов «высокоцивилизованной» Англии, стоявшей за спиной султанской Турции и ввергнувшей турецкий народ в войну за чуждые ему интересы турецких помещиков и английских купцов и промышленников. Сила этой картины Верещагина, как и других лучших его картин, в ее объективной беспощадной правде и публицистической критической актуальности.
Группа картин Верещагина, посвященных так называемому «Шипкинскому сидению» русской армии, очень своеобразна. «Шипкинским сидением» называется пятимесячная оборона Шипкинского горного прохода небольшим отрядом русских войск против подавляющих сил южной турецкой армии; главные силы русской армии были под Плевной. Эта героическая оборона показала исключительную стойкость и выносливость русских солдат, которым приходилось не только отбивать бешеные атаки врага, но и страдать от изнуряющего: зноя летом и жестокой стужи зимой, — часто не имея необ-жодпмой доброкачественной теплой одежды и обуви по вине казнокрадов из царского мтендантства. Автор очерка «Русские на Шипке» Е. Герасимов пишет: «На суровых заоблачных высотах Шипкинского перевала русские солдаты, фактически брошенные главным командованием на произвол судьбы, решили исход войны. Они не позволили соединиться турецким армиям и удержали в своих руках ворота на юг до того момента, когда эти ворота потребовались для наступления».
побывал не раз на перевале и видел своими глазами обстановку «Шипкинского сидения». В своих картинах он не изобразил боев за перевал или моментов, непосредственно связанных с боями. Картины этой группы дают ряд образов, характеризующих «будни» Шипкинской эпопеи: «Землянки на Шипке», «Батареи на Шипке», «Снежные траншеи на Шипке»^ «Могилы на Шипке». Здесь нет повествования, «сюжета», лишь правдивая передача будничной «обстановки» на Шипке: но эта обстановка говорит о таких исключительных трудностях, что «будничное» становится героическим.
Особое место в этой группе занимает триптих «На Шипке все спокойно» (иное название — «Часовой на Шипке»), состоящий из трех картин одинакового размера и формата, последовательно развертывающих драматическое повествование о русском часовом на Шипке, не смененном во время снежного бурана и замерзшем, не покинув своего поста.
«На Шипке все спокойно» — это стереотипная фраза обычного рапорта начальника Шипкинского отряда, генерала Радецкого, сообщаемая всей России. Приведя эту фразу, Верещагин поясняет в своей аннотации, что крылось за этими словами: «Каждый день солдаты падали десятками от турецких пуль и сотнями от мороза. Полки уменьшались до невероятной цифры».
В своей книге «На войне» рассказывает про этого генерала, что «его проживание в пяти верстах от места действия и редкие из-за карт [Радецкий целые дни играл в винт. — В. С] посещения батарей, землянок и траншей... были причиною того, что целая дивизия вымерзла на Шипке».