Василий Григорьевич Перов. 1985. Автор: В.А. Леняшин
Художественное чувство Перова конкретно и общечеловечно. И в этом он плоть от плоти русского искусства второй половины XIX века, в котором социальное и универсально-нравственное начала были нераздельны. Общественная, публицистическая зоркость резко отделяет полотно Перова от всевозможных трогательных сцен, наводнявших салонную живопись и литературу. Унижение человеческого достоинства, столкновение душевной тонкости и мещанской сытости, попытка «склонить гордость» раскрываются и обличаются Перовым с такой полнотой презрения и сочувствия, что и сегодня, спустя уже более ста лет, мы переживаем все изображенное и принимаем его так же близко к сердцу, как и первые зрители картины. Не погрязнуть в сытости и равнодушии, не ставить себя выше другого, «выдавливать», по чеховскому выражению, «из себя раба», обывателя, вглядываться в чужое лицо внимательнее, чем в свое, переживать, как собственную, чужую боль — это есть у Перова, и это остается навсегда в нравственном опыте человечества. В отличие, скажем, от французской живописи того времени, где художники, прокладывавшие новые пластические пути, как правило, избегали крупных «вечных» тем, ставших уделом салонных мастеров, в русском искусстве именно эти темы составляли его живую душу. Это проявлялось и в прямом обращении к общечеловеческой проблематике, к истории, мифологии (у Н. Ге и И. Крамского,
а и В. Поленова, В. Серова и Н. Ярошенко), и в том, что в самой действительности художников волновали проблемы жизни и смерти, страстных, социально-нравственных поединков. Й в творчестве Перова это проявляется с большой отчетливостью, объясняя широту его тематического диапазона — от современного крестьянского быта до истории Пугачева и «Христа в Гефсиманском саду», объясняя и стремление к художественным высотам, на которых только и существует искусство.Обладая огромным талантом рассказчика, он никогда не Довольствовался сюжетной выразительностью, не только не обходил для себя проблем живописи, но усложнял их, был мастером, профессионалом в истинном значении слова. Уже гладкая тональная живопись его ранних холстов несла в себе своеобразную красоту и энергию. В «Приезде гувернантки», которую часто и необоснованно ругали за сухость — «одна из острейших по тематике, впечатляющих картин Перова, эта последняя неприятна в живописном отношении», «тона этой картины неприятно режут глаз»(а сколько клеймили за «нехудожественность» Некрасова!) — мы встречаемся с казалось бы неожиданной для него цветностью, изысканностью: черное и лиловое, розовое и желтое. Цвет звучит в полную силу и при всей своей локальности, безусловной привязанности к конкретному предмету, художественно организован. Достаточно посмотреть, как колористически выделена центральная группа, как мягко, но определенно по цвету взяты фигуры второго плана. Не случайно
копировал таких мастеров, как Ван Дейк и Веласкес, такую энергичную в живописном отношении вещь, как эрмитажный «Автопортрет» Креспи. И впоследствии не кто-нибудь, а скажет о Перове, сравнивая его с остальными преподавателями училища: «Это было уже другое — это был колорист». А Бенуа, в ранних сочинениях резко отрицавший его живопись, позднее писал: «Если бы я узнал, что почему-либо погибли «Трапезная» или «Приезд гувернантки» или «Крестный ход», я был бы очень и очень огорчен. Прибавлю еще чудесного «Бобыля» (кстати сказать, любимая вместе с «Учителем рисования» картинка Серова)».«Приезд гувернантки» входит и в число высших достижений композиционного искусства. Возникнув еще в «Чаепитии в Мытищах», идея «противостояния» была развита в «Дворнике, отдающем квартиру барыне», ставшем прообразом или репетицией «Приезда гувернантки» с точки зрения психологической завязки и композиционного решения.
Обрисована ситуация, когда подступающая бедность навязывает свои жестокие правила игры и заставляет — через негодование и стыд — терпеть и опустившийся вид, и невнятные, сквозь зевки, «указания».
Дворник цинично, не смущаясь присутствием «барышни», то ли почесывается, то ли придерживает сползающие штаны; купец — в «Приезде гувернантки» — запахивает халат, оскорбляет бесцеремонностью взгляда. И в том, и в другом есть что-то животное, и тот, и другой появляются в проеме дверей из темноты. Сравнение этих холстов дает возможность почувствовать удивительное умение Перова сконденсировать нюансы психологической коллизии, мобилизовав для этого не только сюжетные, но и композиционные ходы. Пространство первого из них — открыто. Появление дворника на пороге жилья под названием «кадворнику» хотя и ассоциируется с выползанием из берлоги разбуженного от зимней спячки какого-то дремучего существа, но все же виднеющаяся улица, дома, окна способствуют ощущению кратковременности этой бьющей по нервам и целомудрию героини ситуации: мы словно предчувствуем вздох облегчения, который вот-вот, едва отойдет она от крыльца, вырвется у нее. В пространстве второго холста — безысходность мышеловки; дверь, откуда молодая женщина вошла в комнату, сейчас захлопнется. Не на миг, а надолго — в картинном пространстве навсегда — обречена она ежесекундно испытывать то, что девушка в «Дворнике», может быть, забудет. К тому же у той есть союзница — ее мать-барыня, берущая на себя самое неприятное в переговорах. Гувернантка — одна; лишена какой-либо физической и моральной поддержки. Психологическая ее одинокость предопределена композиционно: вокруг нее зона пустоты, купец же царит в окружении своего домашнего Олимпа, своих духовных единомышленников, ее духовных мучителей. В «Дворнике» девушка поворачивается в нашу сторону, и мы домысливаем, продолжаем это движение-поворот, отдаляющий ее от воплощения человеческой распущенности. Высокая трагедийность «Гувернантки» рождается также в нашем домысливании-предчувствии, но в обратном по смыслу мотиве: разделяющее, наэлектризованное жадным «бессовестным», по выражению Перова, «любопытством» расстояние она вынуждена будет преодолеть.
В композиционную структуру «втягивающего» пространства заложена неизбежность сближения — в оптический центр холста симметрично попадают ее склоненная голова и вросшая в плечи голова купца, подкрепленная размещенной между ними, и все же ближе к нему, к «темному царству», словно вырастающей из тени, разделяющей главных героев, фигурой «сынка», самой отвратительной в картине, вызвавшей прямые подражания («Воспитанница»
). Современники Перова увидели, как выразительна может быть фигура, взятая со спины, — на этой выразительности будут строиться многие произведения Н. Ярошенко, а, а. Сам мотив диалога, нравственного поединка, столкновения «лицом к лицу» добра и зла решен безупречно и отзовется в композициях того же Репина «Отказ от исповеди» и Н. Ге «Что есть истина?».