Владимир Филиппов. Поиск истины нравственной. -0001. Автор: О. Кавун
Ума не приложу, почему режиссерам охота работать с Владимиром Филипповым. Что, не с кем больше? Нет, просят, заманивают эту муку на свою голову. Ведь он, режиссер, нередко словно некая ходячая истина в последней инстанции, такой себе маленький диктаторчик — все, дескать, сказали? А теперь на это наплевать и забыть — теперь я говорить буду. А с Филипповым это не проходит. Потому что Филиппов перекрывает «неоспоримую» режиссерскую мысль с таким размахом, что режиссеру иногда остается только делать хорошую мину при плохой игре и молвить: ну вот, и я об этом говорил, это то, что нужно. Только порой добавить к сделанному (Господи, художником-декоратором!) режиссеру не то что нечего — дотянуться бы! С Филипповым не просто трудно — сверхответственно.
Все дело, видно, в том, что художник кино когда-то всерьез принял на себя именно первую часть звания — художник. И даже—Художник. Режиссер привык раз и навсегда, что художник приносит ему эскизы декораций. А для Филиппова декорации, как запятые и точки для писателя— обязательные, но не первостепенные элементы, это фон для проявления образа, чувства, мысли. Честное слово, это сбивает с толку. Уж кто кто, а режиссер знает, что кино — искусство конкретное, а тут-Многие, кто задумывался над идеей экранизировать прозу А. Платонова, отвечали в конце концов себе безысходным — невозможно. Это — литература. Это — литературная Литература. С литературными героями, литературным миром, с миром самого Платонова, который так далек от быта и так близок к Бытию. Хотя вот он весь тут, кажется,— земной и жесткий, теплый и обыденный. Но голова-то — в небесах. Так вот «про ноги» все понятно, а надо бы еще и «про голову», и про небеса... Невозможно.
А Владимир Филиппов взял и сделал эскизы к «Городу Градову» и «Чевенгуру». И попал, как говорят,
«в десятку». Нет, не иллюстрировал А. Платонова, а красками выразил слова, идеи платоновской прозы, его героев. Его мир... Только вот как это снимать для фильма? Все эти столики на хилых ножках, эти серые пиджаки, тряпочки, песчинки, иконно-лубочный колорит... и не впасть в стилизацию? Да и нужно ли это снимать? Все тут как бы и неважно, неплотно, не мускулисто. И даже люди на всех эскизах с лицами нарочно массовочно-стертыми, глухими. На что тут вообще опереться?
Владимир Филиппов, собственно, предлагает режиссеру и оператору не эскиз, а вполне самостоятельное живописное полотно. И «бедняга» режиссер вообще теряет почву под ногами. Есть такое выражение — «подснять». Так вот режиссер подснимает, зритель поглядывает. А Филиппов своей работой сразу ставит планку, ставит высоко. И сразу включаются такие давно и прочно забытые понятия, как талант, духовность, искренность, честность. Одно их перечисление сразу вызывает саркастическую улыбку «профи», хотя, возможно, слегка растерянную, потому что речь попросту идет об искусстве.
Необходимо поправиться — не просто живописное полотно предлагает Филиппов — живопись его достаточно специфична. Она — сюжетна. Само понятие это для определенных живописцев нередко оскорбительно. Но сюжетность графики и живописи Филиппова очень своеобразна. Она— своеобразна.
Да, наверняка невозможно в чистом виде, один к одному воплотить его эскизы к А. Платонову в кинематографе. Но если искать в них именно образный сюжет, то они и окажутся тем самым мостиком от литературы к изображению, от драматургии к кино. При всей, казалось бы, необязательности составных эскиз как раз и дает набор исходных данных, «ключей» к вхождению в мир писателя. И с этой точки зрения ничего необязательного в эскизах можно не заметить. Наоборот, они станут даже весьма «плотными» и «мускулистыми», даже перенасыщенными колористической, ритмической, образной, атмосферной информацией. Но самое главное — они открывают простор для додумывания, дочувствования, допережива-ния. Предлагая исходные точки отсчета, художник дает их такое количество, что там, за стенами, окнами, дверьми, изображенными в неправильной перспективе, за рамкой как бы чувствуется воочию другой мир со своими законами, с бесконечностью предметов и непростых связей. И это уже тот мир, на который можно опереться. Художник как раз и ищет не детали, а связи, не краски, а сочетания, не композицию, а мир.