Воспоминания М.И. Антоневич о С.Ю. Жуковском. 1974. Автор: Антоневич (Орлова) Мария Ивановна
Антоневич (Орлова) Мария Ивановна (род.1901). Педагог. Близкая подруга племянницы С. Ю. Жуковского Марии Болеславовны. Воспоминания освещают жизнь С. Ю. Жуковского в Павловском, на берегу озера Молдино в 1918 и 1919 годах.
«Художника С.Ю.Жуковского я знала давно, как себя помню, но близко его узнала в годы революции, когда подружилась с его племянницей Марусей — дочерью его брата Болеслава Юлиановича, разбитого параличом. Маруся училась в Петрограде, в Николаевском институте, а когда его закрыли, приехала на дачу к матери и отцу в имение Красенских «Островки», где раньше снимал дачу и Станислав Юлианович. Но когда я у них была первый раз, его там не было. А потом они все сняли дачу у семьи покойного профессора А.Ф.Мали-нина в Павловском — сзади села Поддубье, на самом берегу озера.
Дом, в котором они жили, был большой, двухэтажный. Внизу, в одной комнате, жили Маруся и ее мать Олимпиада Петровна, во второй — Марусин отец, затем — общая большая столовая и большая терраса. Внизу еще были кухня и комната сестер профессора Малинина. Во втором же этаже жили Станислав Юлианович с женой Софией Павловной, мать жены Галина Евменьевна и ее младшая дочь Танечка Киселева. Сколько надо было дров, чтобы натопить все печи, сколько лучины насушить, чтобы их быстрее растопить! С Жуковским еще жила их бывшая горничная Паша. Конечно, ей все помогали. На кухню выходили готовить и Олимпиада Петровна и Галина Евменьевна. Ну, а вот с дровами помогал и Станислав Юлианович, то колол дрова, то лучину, а то и наверх относил их. Своей же работы у него было очень много. Он сразу писал несколько картин. Одну утром, другую днем, третью вечером. Мы с Марусей ему часто светили фонарем. Это он писал озеро при лунном свете, там, в Павловском. Вспоминается еще картина: он писал осеннее утро; роса блестит на лопухах и крапиве около сарая, где валялась разломанная телега. Еще я помню, он писал зимой дорогу в лесу, где рубили лес на дрова. Там поленницы дров сложены, дрова набросаны, сучья не убраны и следы полозьев на снегу, небо яркое и снег блестит. Он был очень трудолюбивым, не мог сидеть без-дела, сам себе то подрамник делает, то холст натягивает — это если он не пишет.
Марусю он тоже заставлял рисовать, но она ленилась, хотя была и способная. С продуктами было плохо, при всех его тысячных картинах часто нечего было есть. Нужно было идти что-то менять. А что? У кого-то из них нашелся материал. Его разорвали на платки. Станислав Юлианович набросал рисунок на углу, Олимпиада Петровна и мы с Марусей вышивали стебельчатым нщом эти платки и ходили менять на молоко в соседнюю деревню Ильино. Около террасы сделали несколько грядок, посадили лук, картофель. Как счастливы были, когда вырос лук! Все они очень любили есть на ужин вареную картошку с луком и простоквашей. Ведь масла тоже не было. Конечно, менялись и брюки, и пиджаки, и юбки, выменивали и конину, жеребяток.
Я училась в это время в бывшей гимназии (она уже в 1917 году называлась школой второй ступени) и, бывая дома, почти все время проводила у Жуковских. Трудное было время, плохо с продуктами, плохо с топливом, с керосином. Из-за отсутствия отопления школа была закрыта. Я тоже, как и Маруся, сидела дома.
В эти дни мы встречались каждый вечер у единственной лампы в столовой Жуковских. Станислав Юлианович очень любил слушать чтение. Мы читали все, что могли там достать: Сенкевича, Соловьева, Гоголя, Толстого. Одно время мы увлекались стихами Надсона. Обыкновенно читали по очереди, но больше всех и дольше всех приходилось читать мне, так как всем нравилось, как я читаю. Станиславу Юлиановичу нравились те стихи, где описание — образное — и природы и поступков. Когда он писал картину, где рубили лес на дрова, то все время ходил и декламировал, перефразируя некрасовскую «Сашу»:
«Жалко мне лесу и больно до слез, Сколько здесь было красавиц берез».
Мы его поправляли, а он с нами спорил и говорил: «именно красавиц берез». Когда читали «Анну Каренину», он заставлял меня по два раза повторять то место, где описано, как Левин косил траву.
Днем Станислав Юлианович мало бывал дома. Он часто ходил на лыжах на охоту или писал картины где-нибудь вне дома. Ну а зато вечером он был весь в нашем распоряжении. Мы много спорили, и он что-либо рассказывал, шутил с нами, смеялся. Он так просто со всеми держался, что нам и в голову не приходило, что это такой знаменитый художник — всемирно известньтиТДля всей молодежи он был просто «Марусин дядя Стася».
Мы часто говорили с ним о модах и прическах. Он нас уверял, что у каждого человека есть свой тип и к нему надо подбирать и прическу и цвета туалетов. Часто вместе с нами идя по полю, он нагибался, срывал цветок ивана-да-марьи и обращал на него наше внимание: «Девочки, смотрите, как природа ловко делает переходы от одного цвета к другому, вот запоминайте, это вам пригодится, когда будете шить платья, какую отделку выбрать, лучше природы не придумаешь». Он всегда обращал наше внимание то на красивое облако, то на красивый мостик, говорил, какие цвета с какими лучше сочетаются. Часто он любовался озером и говорил: «Посмотрите, ну прямо левитановские краски!» Я была профаном в то время и спросила Марусю: «Какие такие левитановские?» Маруся объяснила мне, что Левитан — «кумир дяди Стаей» и что он очень хороший художник.
Станислав Юлианович очень любил молодежь. Кроме молодежи у них тогда никто не бывал. Летом мы часто ходили гулять на «Камень» на берегу озера Молдино, устраивали там в складчину (кто что принесет) пикники. Приезжала молодежь к озеру на лодках из села Молдино, приходила — из больницы Займище, из Еремкова. Учитель Бриккер играл на гармонии, играли на гитаре, на мандолине, пели. Станислав Юлианович сам не пел, но пение любил слушать. Устраивали вечер в Павловском, выносили на террасу стол и стулья, а в столовой устраивали танцы. Деятельное участир во всех наших мероприятиях принимали и Станислав Юлианович и его жена София Павловна. Приезжал в Павловское и брат Софии Павловны, артист Сергей Павлович Квас-нецкий. Он сделал очень много для местной молодежи — организовал театр в «Добрынях», около Еремкова. Ездил по местным имениям, собирал костюмы, шарфы, зеркала для гримировальни, из портьер шили занавес. Он подобрал артистов и поставил пьесу. Я в это время уезжала кончать гимназию. Приехала на пасху, дорога была очень грязная, и отец меня не пустил на первый спектакль, хотя все Жуковские за мной зашли и упрашивали его меня отпустить. Многое можно еще вспомнить — и как мы на «Святках» ходили ряжеными и всегда Станислав Юлианович был с нами заодно. Теперь я понимаю, что ему жаль было, что наша молодость проходит среди лишений, что мы недоедаем, не знаем ни конфет, ни нарядов, а мы были так довольны и счастливы! Это подтверждают и письма от Маруси, его племянницы, которую он считал как бы своей дочерью, так как своих детей у него не было.
При первых проталинах нам с Марусей Станислав Юлианович предложил проехать на лыжах в лес, на горы, и там топором и ножом кухонным выкопать кусты подснежников — голубых перелесок, принести их домой, накопать в подполье земли, а он приготовит, сколотит ящик и посадит их в него, чтобы они расцвели к пасхе. Мы все это проделали. А он еще овес посеял в большую глубокую тарелку. Все выросло и расцвело замечательно! Станислав Юлианович поставил их на окно своей комнаты. К окну приставил стол. Накрыли скатертью, поставили все, что полагалось для пасхального стола, и он написал картину. Среди овса лежали крашеные яйца. А за окном видна березовая аллея. Когда кончил, позвал нас и показал нам. Мы все были в восторге, а он хвалил нас, что мы ему столько накопали цветов, так постарались. Где эта картина, я не знаю, а как бы хотелось взглянуть на нее по прошествии многих лет.
Марусю пригласили преподавать рисование в школе. Ей дали три школы: в Поддубье, Еремкове и еще в какой-то школе, я забыла ее название, кажется, в Попове, за Еремковым. Когда была годовщина Октябрьской революции, райисполком (он был тогда в Еремкове) предложил нам с ней сделать флаг с гербом и надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и другой — с надписью: «Вся власть советам!» Сказали нам: «Должны быть серп и молот и колосья ржи». А мы с ней не знаем, как это делать. Тут нам на помощь пришел Станислав Юлианович. Он в углу нарисовал мелком, а Маруся раскрасила, а потом взяли у моей мамы кусок белой тесемки. Станислав Юлианович написал буквы, а мы пришили белые тесемки, весь вечер и чуть не до полночи трудились. Флаг прикрепили к древкам, которые сделал очень хороший местный столяр-краснодеревец Алексей Капитонович Лебедев, он жил тогда в Поддубье. В Октябрьский праздник мы ходили на митинг в Еремково, и там нас пригласили в исполком на торжественный обед.
Жена Станислава Юлиановича София Павловна тоже писала маслом, но она писала портреты. И вот, как бы шутя, он подбил ее исполнить портретную галерею молодежи. Она согласилась. Сначала написала портрет одной учительницы, Сабининой Елизаветы Павловны. Это была очень красивая блондинка. София Павловна написала ее в черном с ниткой жемчуга на шее. Станислав Юлианович ей советовал и иногда подправлял. Потом она написала портрет Маруси в розовой блузке, потом Танечки Киселевой в белой блузке, потом Павлуши Зубова в тужурке «реалиста». А больше она не успела.
С питанием становилось все хуже и хуже, пошли разговоры: «Что если нам поехать в Вятку?» Вслед за этими разговорами последовал и сам отъезд.
Моя дружба с Марусей продолжалась многие годы. Когда она вышла замуж и Станислав Юлианович узнал об этом, он прислал из Польши письмо, чтобы она пошла на его квартиру в Москве и взяла бы там то, что уцелело из его вещей и картин себе в приданое. Но там ценных вещей уже не было. Исчезла его богатая коллекция фарфора, замечательная, очень дорогая люстра. Маруся взяла кое-какие картины, все в рулонах; из них некоторые были недописаны и не подписаны. Кроме картин она получила обеденный стол и стенные часы.
Воспоминания о Станиславе Юлиановиче Жуковском слились для меня с воспоминаниями о днях моей юности. Меня всегда поражало в его картинах освещение; сразу видишь, откуда светит солнце и какое это время дня, время года. Мне кажется, что он тоже, как Суриков и Репин, писал историю своими картинами, только на свой манер. Пройдут годы, и, посмотрев на его картины, можно будет сказать: вот какие были поля, какие деревни, вот какой когда-то была наша Родина. И он до конца остался ей верен. Не назвал себя и не пошел служить к фашистам, предпочел лучше страдания и смерть вместе со своими товарищами по заключению. Вечная ему память».
Ноябрь 1974 г.