Все краски Мая. 2013. Автор: Ирина Юдина
Было бы слишком дерзко назвать народного художника Мая
а романтиком городских крыш. Хотя одна из его известных работ и написана с высоты многоэтажки. Сегодня эта картина в списке 50 шедевров Национального художественного музеяИз-за чего разгорелся скандал, когда картину мастера сняли с выставки? Легко ли было уговорить позировать Товстоногова? Вопрос за вопросом, и мы незаметно проговорили два часа.
Мастерская
а, как и многих известных художников, в знаменитом доме на Сурганова. В просторной комнате прохладно. Лучше не снимать пальто. Ироничный взгляд поверх очков. Готов спросить: «Чего пожаловали?» Опережаю:— О вас говорят: воинствующий оптимист. Это как?
— Я действительно по своей природе оптимист, хотя жизнь полна моментов, которые располагают только к пессимизму. Это гены. Всегда проповедую, что живопись, несмотря на драматические моменты сюжета, должна быть жизнеутверждающей.
— Вы более полувека преподавали в академии искусств. Учили студентов отношению к профессии?
— Безусловно. Педагогу нельзя только техникой заниматься. Это вообще противопоказано. Слово «навык» в живописи — плохое слово. Навыка не должно быть. Подходишь к холсту и еще не знаешь, как писать. Художник всегда в поиске, в экспромте. Свои сюжетно-тематические работы — огромные по размерам — делал без эскизов. Удивительно! Чувствовал нутром, импровизировал. Боялся «расхолодиться» на эскизе и потерять эмоциональный заряд — то, что самое ценное в искусстве. Кидался, аки лев, на холст. И разговаривал наедине с ним.
— живописец, народный художник Беларуси, профессор.
— А если не складывался разговор?
— Тогда исправлял ошибки. И студентам всегда говорил: «Не знаю такого — не получилось». Да, бывает, не идет, настроение плохое. Злишься, заставляешь себя возвращаться к работе.
Но вдруг оставляет серьезный тон, улыбается как давно знакомому человеку. И я понимаю почему. В мастерскую по-соседски заходит академик, народный художник Георгий Поплавский.
— Жора, приветствую! Давно ты у меня не был. Знаешь, где я рисовал это? — с порога спрашивает Поплавского, показывая на карандашный женский силуэт. — В Москве на всемирном фестивале молодежи и студентов в 1957 году. Там была организована студия, куда приглашали участников. И они позировали нам.
Май Данциг и Георгий Поплавский поступили в минское художественное училище (сегодня Минский государственный художественный колледж имени А.К. Глебова) в 1947 году. Это был первый набор в Глебовку.
Май Данциг о Поплавском: Он был блестящим студентом, — и, обращаясь к нему: — Помнишь соревнования, кто лучше нарисует?
Георгий Поплавский: Да-а. Однажды Май даже сознание потерял во время урока. От усердия.
Май Данциг: Первое время у училища не было помещения. То в оперном театре занимались, то в школе какой-нибудь. И все время переселялись. Кругом одни руины, а мы всем курсом идем по городу с мольбертами. Такая вот демонстрация непонятно кого (улыбается).
Георгий Поплавский: После войны было много возрастных студентов. Нам по 16, а им — 25. Кто без ноги… Ветераны. Их на второй курс сразу зачисляли. Но не у всех было законченное среднее образование, поэтому школьные предметы с нами изучали. Академиками их называли. А преподаватели какие были! Лейтмана помнишь?
Май Данциг: О-о-о, это личность!
Георгий Поплавский: Когда на веранде в школе занимались, холодно было. Так он за час до занятий приходил. Дровишек принесет, печку растопит. Педагогов своих мы уважали. Сегодня не то отношение. Молодежь другая.
— Разве среди ваших студентов мало тех, за которых не стыдно? — обращаюсь к Маю Вольфовичу.
Родился накануне праздника 1 Мая, поэтому родители выбрали такое необычное имя. Долго его стеснялся. Когда в Москве в институте учился, одна студентка сказала: «Май, у тебя такое имя — просто чудо!» Ну, раз девушкам нравится…
Май Данциг: Своим не давал шалить. Сам всю жизнь предан искусству и от студентов требовал того же. Опоздал на занятие — стой в коридоре и жди звонка на перерыв.
В Вене разговорились с искусствоведом. Она, как и я, суриковский художественный институт окончила. Был поражен тем, что сегодня происходит. Людям, совершенно невежественным в искусстве, навязывают мнение, что «гениальная» работа никому не известного художника со временем вырастет в цене. Это создает иллюзию, что полотно достойно огромных денег, каких за него просят на аукционах. Обстановка в искусстве пришла к квадрату Малевича. И все хуже и хуже становится.
В мастерской Данцига бесцветно. Все работы, кроме одной, неоконченной, перевернуты подрамниками наружу. Говорит, это чтобы не отвлекаться. Когда новое полотно пишешь, нужно только на нем сосредоточиться.
— Вон сколько рам у тебя еще не заполнено. Так что не ленись! — шутит Поплавский и прощается, торопясь по делам.
Многочисленные репродукции, развешенные на стене в мастерской, выдают увлеченность художника живописью разных направлений — от эпохи Возрождения до модерна.
Май Данциг: Люблю книги по искусству. И это не блажь, а необходимость. В Минске нет настоящей профессиональной арт-среды, где бы спорили, выясняли истину. Выставок значимых особо не проводится, по которым молодые могли бы учиться.
— Не случалось разочарований от встреч с шедеврами живописи? Когда смотришь на полотно и не можешь понять, чем тут восхищаются.
— Со мной такого не могло быть. Слишком люблю хороших художников. В венском музее истории искусств увидел Брейгеля — ахнул. Не верил своим глазам, что стою перед его работой «Охотники на снегу». Или вот давно было интересно посмотреть, как Рубенс писал обнаженную натуру. Увидел его картину «Шубка». Контраст меха и наготы — шикарная работа!
— Помнится, косвенно из-за Рубенса у вас были неприятности в советское время.
— Вы про мою работу «Партизанская балладаПартизанская баллада. 1969Холст, масло, 300 х 300Арт-фонд семьи Филатовых (ART RUSSE)»? В Эрмитаже открыл для себя картину «Отцелюбие римлянки» Рубенса. Дочь приговоренного к голодной смерти старика Кимона из сострадания тайком кормит его грудью. И мне показалось интересным перенести этот античный сюжет на нашу почву. Написал картину, где женщина кормит грудью раненого партизана. Начальство решило — все, у Данцига крыша поехала. Работу сняли с выставки. Но что их напугало? Все человечество вскормлено грудью. Подумал: «Ничего, постоит, как хороший коньяк». Так и получилось. «Партизанскую балладу» приобрел арт-фонд семьи Филатовых.
— Получается, ваше творчество не имеет отношения к соцреализму?
— Можете внятно объяснить, что это такое? Искусствоведы любят давать определения и раскладывать все по полочкам. Мой стиль состоит из реализма и экспрессионизма. Обычно говорят — суровый реализм. Он появился как ответ лакированным полотнам, приукрашивающим действительность. То, что сегодня делает гламур. Но нужно не просто копировать натуру. Если на рисованный виноград летят вороны — это небольшое достижение. Обмануть ворону несложно. Работа должна быть сильной, выразительной, экспрессивной. Когда портреты писал, искал не красивости в лицах, а выразительности.
— Как уговорили позировать легенду советского театра — Георгия ТовстоноговаПортрет Г.А. Товстоногова, Народного артиста СССР. 1976Холст, масло, 185 х 290Музей русского искусства (The Museum of Russian Art)?
— Пришел в приемную театра. Секретарь, конечно, сказала, что Георгий Александрович занят и вряд ли согласится позировать. Но я решил — поговорю с ним лично. Откажет так откажет. Он сказал: «У меня сейчас час свободного времени. Вам достаточно?» Включил телевизор у себя в кабинете и стал смотреть футбол. А я за это время шлепнул этюд. Он посмотрел удивленно: «Это вы сейчас сделали? Космическая скорость». Тогда я осмелился попросить принять меня еще раз. Он разрешил. Пока работал над портретом, на всех репетициях у него побывал. Повезло очень крупно. Со мной в жизни происходили разные чудные дела. В кино снимался у Астрахана. Когда предложили роль в фильме «Из ада в ад», я удивился, но поехал на киностудию «Беларусьфильм». В Минске снимали. Профессора играл. Гример посмотрела на меня и говорит: «Ничего не надо, и так нормально».
— Интересно в киномире оказаться?
— Да. Правда, можно было просидеть целый день, ожидая своей очереди на съемку, которая длилась всего пару минут.
В одном из последних интервью народный художник Беларуси Арлен Кашкуревич сказал: «Человек создает город — город создает человека». У Мая Вольфовича тоже особые отношения с городом. Он один из тех немногих, кто знает Минск до и после войны.
— Я урбанист по своему складу. Наверное, потому что родился в городе.
— Ощущение, что ваша работа «Мой город древний, молодойМой город древний, молодой. 1972Холст, масло, 250 х 300Национальный художественный музей Республики Беларусь» (1972), которая включена в список 50 шедевров Национального художественного музея Беларуси, написана с крыши.
— Так и есть. Дом еще только строился. Лестница толком не была сделана. Работяги кричали: «Куда идешь?!» Но я все равно залез и ахнул от восторга. Люблю писать город с высоты птичьего полета. Он как на ладони виден.
Степень законченности художественного произведения бывает разная. Она измеряется самим автором. Говорят, что Репин, даже после того как отвозил работы на выставку, приходил с этюдником накануне открытия и что-то доделывал. Хотя можно ведь и испортить работу, если переусердствовать.
— Многие ваши картины впечатляют гигантскими размерами. Чтобы написать их, без специальных приспособлений наверняка не обошлось.
— В этом отношении я акробат. Приходилось на лестницу забираться. Всю жизнь упрекали за большие размеры картин: некуда повесить, негде хранить. Но прежде всего я создавал проблемы самому себе. На своем горбу тащил их на выставки, платил рабочим, чтобы помогли натянуть холсты на подрамники. Запомнилась фотография мастерской одного итальянского художника. Увидел ее в каталоге. Впечатлил подъемник на колесах, который передвигается вправо-влево, вверх-вниз. Всегда мечтал о подобном приспособлении. Но где купить?
— Комфорт расслабляет. Искусство ведь в преодолении, разве нет?
— Cмотря чего. В аэропорту Вены, когда увидели, что я на трость опираюсь, электромобильчик подъехал, усадили меня, вещи поставили. Доставили к эскалатору. Поднялся, куда мне было нужно, а там уже другая подобная машинка ждет, чтобы подвезти меня прямо к трапу самолета. Прилетаю домой: лифт не работает, никого нет, кто помог бы чемодан поднести. Сразу ощутил контраст. Вся жизнь — преодоление. Но человек ведь и сильный, и слабый одновременно. Можно загнать его этими преодолениями. А можно помочь расправить крылья.