Александр Иванов. 1945. Автор: А. Зотов
В 1840 — 1850 годах возникает знаменитая «библейская серия» Иванова, большой цикл акварельных и карандашных эскизов монументальных картин, предполагающихся в виде стенных росписей в специальном помещении.
Иванов хотел отобразить в своей библейской серии рост нравственного облика человечества, его верований и надежд, историю его духовного развития, его самосознания. Христианская религия должна была, по замыслу Иванова получить одно из важнейших мест в этой истории. Однако библейские повествования являются здесь не как абсолютные догматы веры, а как древние мифы, отражающие мечты и надежды народов.
Глубина мысли и совершенно исключительное, вдохновенное мастерство рисовальщика и живописца отводят библейским эскизам Иванова особое, самостоятельное место в истории искусства XIX века. Некоторые, русские художники конца XIX — начала XX века, и среди чих Врубель, сложились под воздействием этих эскизов. Бесконечные хлопоты о предоставлении субсидии, унизительные просьбы, постоянная необеспеченность причиняли художнику много беспокойства. Жизненные лишения и колоссальный труд постепенно подтачивали его здоровье. В середине 1840 годов материальные дела Иванова окончательно расстроились. Казалось, что петербургское начальство и покровители совсем забросили художника. Гоголь поместил в своих «Избранных местах из переписки с друзьями» статью «Исторический живописец А. Иванов». Он ставил вопрос о необходимости помочь художнику в его деле. «Что за непостижимая судьба этого человека! Уже дело его стало наконец всем объясняться: все уверились, что картина, которую он работает, явление небывалое; приняли участие в художнике, хлопочут со всех сторон о том, чтобы даны были ему средства кончить ее, а до сих пор ни слуху, ни духу из Петербурга. Иванов не только не ищет житейских выгод, но даже просто ничего не ищет, потому что уже давно умер для всего в мире, кроме работы. Он молит о том содержании, которое дается только начинающему работать ученику... Если бы случилось, чтобы он умер от бедности и недостатка средств — вдруг бы все исполнились негодования против тех, которые допустили это. Пошли бы обвинения в бесчувственности и зависти к нему других художников...»
«Не скупитесь, - говорил Гоголь, обращаясь к высокопоставленным покровителям искусства. — Деньги все вознаградятся. Достоинство картины уже начинает обнаруживаться всем. Весь Рим начинает говорить гласно, судя даже по внешнему ее виду, в котором далеко еще не выступила вся мысль художника, что подобного явления еще не показывалось от времен Рафаэля и Леонардо да Винчи… Труженики подобные Иванову, могут случиться на всех поприщах и все-таки не надо допускать, чтобы они терпели нужду... Если он так же, как Иванов, плюнул на все приличия и условия светские, надел простую куртку и, отогнавши от себя мысль не только об удовольствиях и пирушках, но даже мысль завестись когда-либо женой и семейством… ведет жизнь истинно монашескую, корпя день и ночь над своей работой... тогда нечего долго рассуждать, а нужно дать ему средства работать; незачем также торопить и подталкивать его - оставьте в покое… Не давайте ему большого содержания, — дайте ему бедное и нищенское, даже и не соблазняйте его соблазнами света. Есть люди, которые должны век остаться нищими».
В этой статье отразилась живая, отзывчивая и в то же время больная, измученная душа Гоголя в последние годы его жизни.
В 1844 году в Петербурге умер отец Иванова, так и не дождавшийся приезда сына.
Оставшееся после отца небольшое наследство дало влэможность4 художнику пробыть в Риме до 1857 года.
Жизнь в Риме, вдали императорского двора и Академии художеств, укрепляла Иванова в той духовной и творческой свободе, которую он ценил больше всего на свете.
Но в конце 50-x годов, когда Россия оказалась накануне преобразований, Иванов решил вернуться на родину.
Новая общественная атмосфера в России открывала возможность развития демократического искусства.
Боясь отстать от жизни, мечтая втайне о том, чтобы возглавить новую эпоху в русской живописи, Иванов покинул Рим, с которым его связывало столько воспоминаний.
«Ты дорожишь римской жизнью, — писал он брату в год смерти, — тут проведена юность с приветливым говором молодых девиц, наших знакомых; все это — с прекрасной природой, с приобретением знаний в беспечной жизни делает что-то такое неразвязное, что, кажется, шагу не хочется выступить из этого мира. Да уж цель-то жизни искусства теперь другого уже требует. Хорошо, если можно соединить и то и другое. Да ведь это в сию минуту нельзя. А цель важнее околичностей, цель живописи в настоящую минуту. Ведь надобно же, наконец, выяснить, что трафаретные академические иконостасы с картинками тоже составляют гниль нашего времени и служат к истреблению человеческих способностей, в особенности русских, как еще более всех сохранивших свежесть сил. Если бы, например, мне даже не удалось пробить или намекнуть на высокий и новый путь, стремление к нему все-таки показало, что он существует впереди, и это уже много, и даже все, что может дать в настоящую минуту художник».
Перед тем как явиться в Россию, Иванов поехал к Герцену и Штраусу, чтобы получить у них разъяснение мучившим его вопросам.
Книга Штрауса «Жизнь Христа» привлекла внимание художника своей попыткой истолкования евангельских событий как мифов.
Герцен жил тогда в Лондоне и издавал «Колокол», бичевавший общественные порядки царской России, призывавший к борьбе против крепостничества.
К нему-то и поехал Иванов, перед тем как возвратиться на родину. Он хотел в личных разговорах с писателем уяснить передовую точку зрения на Россию, а также на религию и искусство.