Александр Иванов. 1945. Автор: А. Зотов
Герцен радушно встретил художника. Они горячо беседовали на самые животрепещущие темы, совместно осматривали лондонские музеи.
«Хвала русскому художнику, бесконечная хвала, - сказал он Иванову со слезами на глазах. - Не знаю, сыщете ли вы формы вашим идеалам, но вы подаете не только великий пример художникам, вы даете свидетельство о той непочатой, цельной натуре русской, которую мы знаем чутьем, о которой догадываемся сердцем и и за которую, вопреки всему делавшемуся у нас, мы так страстно любим Россию, так горячо надеемся на ее будущность».
В 1858 году после двадцатисемилетнего отсутствия Иванов явился в Петербург.
К этому времени родители его умерли. Брат остался за границей. Единственная оставшаяся в живых его сестра жила в провинции. Не нашлось близкого человека, чтобы встретить приехавшего.
За эти годы многое переменилось, и он с трудом узнавал старых знакомых.
Начались хлопоты по устройству выставки картины и этюдов к ней, причинившие ему немало страданий.
Художнику пришлось не раз испытать горечь унижения не только перед сановниками, но и перед своими бывшими друзьями-художниками, занимавшими теперь высокие посты в Академии художеств и при дворе.
Иванов встретился в Петербурге с Н.Г. Чернышевским. Их беседа, изложенная впоследствии в журнале «Современник», представляет огромный интерес.
Иванов стремится возглавить передовую художественную школу, формировавшуюся тогда в России. Он стал задумываться над эстетической и общественной программой нового, демократического искусства. «Искусство, развитию которого я буду служить, будет вредно для предрассудков и преданий, - сказал он Чернышевскому. - Это заметят и скажут, что оно стремится преобразовать жизнь… Оно действительно так». В этих словах уже содержатся принципы русской художественной школы второй половины XIX века, творческие идеи продолжателей и последователей Иванова — художников Крамского, Ге, Поленова, Репина, Сурикова.
Но Иванову не пришлось работать в России. Картина его была принята весьма сдержанно. Приобретение ее императором затянулось. Нашлись критики, которые пытались опорочить многолетний труд и стремления художника. Эти критики инспирировались, повидимому, академическими кругами, питавшими теперь вражду к живописцу.
И только немногие понимали, что творчество Иванова является громадным шагом вперед в истории русского и мирового искусства.
Среди беспокойств и непринятых переживаний пятидесятидвухлетний художник внезапно скончался, прожив в Петербурге всего шесть недель.
Его похороны привлекли много народа. Все передовое петербургское общество пришло проводить его в последний путь.
За его гробом шли Н.Г. Чернышевский, А.Н. Добролюбов, Н.А. Некрасов, художники, ученые, литераторы и многочисленная молодежь. Среди них шел и юный Крамской – будущий организатор и идейный руководитель «передвижников», погруженный в размышления о трагической судьбе живописца.
На кладбище неизвестный никому юноша-студент, выступая у свежей могилы, заявил, что Иванов отравлен…
Герцен поместил в «Колоколе» некролог художника:
«Еще раз коса смерти прошлась по нашему бедному полю, и еще один из наших лучших деятелей пал странно и безвременно. Домашние косари помогли его подкосить… Больной, измученный нуждой, Иванов не вынес грубого прикосновения и умер. Жизнь Иванова была анахронизмом, такое благочестие к искусству, религиозное служение ему, с недоверием к себе, со страхом и верою, мы встречаем только в рассказах о средневековых отшельниках, молившихся кистью, для которых искусство было нравственным подвигом жизни, священнодействием, наукой».
Теперь, по прошествии почти целого столетия, позволительно спросить себя: достиг ли Иванов великой, завершенной красоты старых мастеров, оправдалось ли его колоссальное, дерзание - желание вступить в состязание с величайшими мастерами живописи?
Обозревая сейчас грандиозное наследие Иванова - его картины, его многочисленные эскизы, этюды, зарисовки, - мы видим в нем совершенно исключительного по своей пытливости художника-мыслителя и исследователя.
Мы видим и сознаем теперь, что Иванов предуказал дальнейшие пути развития русского и мирового искусства, что в его творчестве заложен последующий расцвет русской живописи XIX—XX веков.
Лучшие образы, созданные Ивановым, - его Иоанн, Андрей, его раб, — достигают такой же могучей, живой красоты, как и произведения Рафаэля, Леонардо да Винчи... Они действительно могут быть поставлены в один ряд с самыми совершенными произведениями искусства.
Иванов явился родоначальником замечательных русских художников-гуманистов, для которых основные вопросы жизни являются одновременно и основными задачами искусства, - художников не успокаивающейся великой совести, честно и до конца служащих своему отечеству и своему народу. В этом смысле Иванов является духовным отцом Репина, Сурикова, Крамского, Поленова, Серова, Левитана - всех тех художников, которые плодотворно, искренно и честно работали во славу нашего отечества.
Передовые идеи новейшей цивилизации, постичь которые так хотел Иванов в 1830—1840 годах, раскрылись в учении современного научного социализма.
Наши лучшие мастера, трудятся сейчас над воплощением этих идей в искусстве.
Большая картина и сопровождавшие ее этюды, а также библейские эскизы Иванова являются настоящей живой школой для современных живописцев. Его устремления к большому, передовому искусству, высота его мысли, весь его творческий и моральный облик составляют для нас замечательный образец истинно русского художника.