«Интерьеры». Тематические циклы художника Жуковского 1910-1917 годов. 1980. Автор: Горелов М.И.
Интерьер по существу сближается с жанровой картиной, что изредка наблюдалось в творчестве Жуковского в первом десятилетии. Изображенные им. героини с их возвышенными устремлениями страстно искали и не находили выхода из угнетающей их унылой жизни. В новой картине женщина высшего света, волею судеб оказавшаяся в непосредственной близости к царской фамилии, предстала выразительницей упаднических настроений монархических кругов. Она не мечтает о будущем, а страшится его, впадает в отчаяние при одной мысли о нем. В этом интимно-элегическом произведении Жуковский, сам того не сознавая, сумел передать уныние и чувство обреченности одной из видных представительниц императорского двора накануне падения самодержавия.
Картины с изображением брасовских интерьеров были показаны на XIV выставке Союза в Москве в 1916-1917 годах и на 45-й Передвижной выставке в Петрограде в 1917 году. Критик Ясинский дал высокую оценку этим картинам в одной из столичных газет: «Конечно, самым резким представителем красочности является Жуковский. Его «Малая» и «Большая гостиная» — две картины написаны совершенно свободными цельными красками, которые не смешиваются в глазу зрителя даже на известном расстоянии. Если не иметь в виду разных футуристов, например, вроде г. Школьника, ставшего в настоящее время недурным декоратором, то Жуковского надо признать родоначальником той красочности, которая завелась как дань времени на Передвижной выставке еще несколько лет тому назад и с тех пор постепенно развивается, ширится и растет».
По возвращении из Брасова Жуковский весной 1917 года воспылал желанием написать интерьеры подмосковной усадьбы Шереметевых, Кусково. Обращаясь с этой просьбой к владельцу Кускова графу С. Д. Шереметеву, он говорит о своем интересе к памятникам культуры прошлого.
«Не найдете ли возможным разрешить мне писать в Вашем Астафьевском и Кусковском доме. Я большой любитель старины, в особенности пушкинского времени.
Здесь она так явно выражена и дивно заботливо сохранена. Я бы хотел сделать несколько интерьеров этого бесценного единственного памятника дивной эпохи. К сожалению, они так исчезают за последнее время и мало истинно культурных и тонких людей, умеющих ценить эту святыню, не превращающих их в фабрики, а парки, где некогда гулял Евгений Онегин, — во дрова.
Буду счастлив, если разрешите, и тогда, в случае Вашего любезного согласия, не откажите прислать мне письменное разрешение ...
Сейчас писал у Великого князя Михаила Александровича по его желанию «интерьеры» в его Орловском имении «Брасово». Там очень красивые краски, но нет той поэзии прошлого — так волнующей и которой так много в Вашем Астафьеве и Кускове».
В этом письме проявляется не только любовь к старине, но и сквозит забота об охране памятников искусства прошлого.
В Кусковском дворце Жуковский написал два интерьера, которые были экспонированы на XV выставке Союза в Москве в конце 1917 и в начале 1918 года. Один из них — «Зала в Кусково» — находился в «Зеленой гостиной» Фонтанного дома Шереметевых в Петрограде, другой — «Интерьер дворца Кусково» — хранится в Национальном музее в Варшаве.
В последней картине изображена так называемая «Малиновая гостиная» в стиле раннего классицизма в Большом Кусковском дворце, обставленная старинной мебелью, своими красноватыми тонами выделяющейся на фоне бледно-розоватых и зеленоватых стен. В центре внимания зрителя оказываются мраморные бюсты работы Ф.И. Шубина, памятные портреты владельца усадьбы, сподвижника Петрам адмирала Б.П. Шереметева и его жены.
Перед художником встала задача увязать и примирить красный цвет гардин и мебели с зеленью парка и зеленоватой расцветкой стены. Контрастное сопоставление двух ярких цветовых пятен — зеленого просвета окна и красных штор — создает ощущение воздушной перспективы, объединяющей планы. Натертый до зеркального блеска паркет отражает небо с бегущими облаками. Зеленоватые рефлексы от деревьев соседствуют с, розоватыми отражениями от мебели. Эта игра оттенков во многом способствует примирению ведущих контрастных цветов. Если воздушная среда является необходимым условием целостного восприятия, то свет акцентирует звучность цветовой гаммы. Солнечные лучи словно ласкают красные спинки и сиденья кресел, сверкают серебряными искрами на хрустале, вспыхивают на золоченых обрамлениях рам и контурах мебели. Благодаря выявлению световоздушной среды достигнута красочная гармония.
Здесь создан образ не жилого, а музейного интерьера, увиденного глазами современника Жуковского.
Еще до поездки в Брасово весной 1916 года Жуковский работает в Звенигородском уезде Московской губернии в имении Рождествено, собственности А.А. Толстой и Н.И. и С.А.Танеевых. Эта усадьба, являющаяся памятником конца XVIII — начала XIX века, прежде принадлежала графам Кутайсовым. В усадебном доме Жуковским была написана «Угловая гостиная» (1916, Художественный музей Белоруссии).
Изображена комната в старинном загородном помещичьем доме. В середине зала стоит ампирный ломберный столик, вокруг которого расставлены диван и кресла. Висящий на стене портрет сановника в парике с анненской лентой через плечо еще более усиливает ощущение, что перед нами интерьер, сохранившийся с александровских времен.
Вместе с тем совершенно очевидно, что этот уголок старины охраняется чьей-то заботливой рукой. Окно открыто в парк, на столике стоит ваза с букетом фиалок, в простенке красуется в старинной вазе букет сирени. На дворе поздняя весна. В открытое окно видна зелень парка. Яркое зеленое пятно отражается в полированной крышке столика. Интерьер как бы приобщается к окружающей природе. Выбран полуденный час, когда солнце озарило гостиную и его лучи образуют на полу яркие стелющиеся дорожки, внося в этот уголок задумчивых воспоминаний ощущение жизнерадостного весеннего праздника.
Композиция также подчеркивает нерасторжимую связь интерьера и пейзажа. Ножка стола и ствол тополя являются центральными осевыми линиями гостиной и парка, делящими композицию на светлую и затененную части. Интерьер пребывает и в ярком солнечном озарении настоящего дня и в полумраке ленивой дремоты вековой отстоявшейся жизни.