Беседа со скульптором о поэзии. 1990. Автор: Н. Иванов
В истории Армении, как ни в одной другой народной судьбе, много скорбных трагических страниц. И, наверное, не случайно эта древняя земля — совсем не большая и не очень многолюдная — дала миру целую плеяду несравненных замечательных поэтов. Не случайно потому, что как раз суровые испытания, утраты, страдания, а не размеренный покой, довольство, безоблачность существования взывают к вдохновеннейшему, самозабвенному творчеству, рождают людей с сильным и ярким поэтическим талантом.
Раздумья о Родине, о жизни и революции, о народной судьбе составляют стержневую оспову армянской поэзии, творчества лучших поэтов «Страны Наири», особенно тех, чья лира звучала на рубеже веков — девятнадцатого и нынешнего. Именно они — властители дум армянского народа — вот уже не одно десятилетие приковывают к себе активный, деятельный интерес скульптора Николая Баграто-вича Никогосяна.
Микаэл Налбандян, Ваан Терьян, Аветик Исаакян, Египте Чаренц — герои монументальных и станковых произведений скульптора. Но он не ограничивался в своем творчестве только национальным литературным пантеоном. Зная, как велика и плодотворна связь армянской поэзии с русской культурой, Никогосян с редким пониманием значения и особенностей каждой конкретной личности, осмысливал в образах пластики мир Чернышевского и Горького, поэзию Лермонтова, Некрасова, Маяковского.
Работая над портретом героя или создавая ему памятник, автор во главу угла ставит прежде всего характерные поэтические ассоциации, философские идеи, лирические переживания, а не только образ самого поэта. Этот принципиальный творческий метод нашел концентрированное выражение в одной из последних работ мастера — в памятнике Егише Чаренцу, установленному в Ереване по проекту архитектора Джима Петровича Торосяна — давнего и надежного соавтора скульптора.
— Как правило, — говорит Николай
Багратович, — я создаю памятник не человеку, а его великому делу, не столько творческой личности, сколько тому времени, с которым она неразрывна, которое максимально выразила в своем искусстве. Например, в монументе вождю революции меня не ин тересует эффектная поза, складки его одежды, привычно-каноническая мимика лица — мне хочется запечатлеть сам революционный порыв, персони фицировать грандиозное историческое свершение. Поэтому каждый монумент должен быть неповторим, художнику не следует несколько раз делать памятник в честь одного и того же героя — это девальвирует уникальность замысла, дробит цельность и масштаб выношенной в течение определенного творческого периода идеи...
Свое кредо Никогосян выражает темпераментно, горячо, убежденно, порой не замечая мелких расхождений продуманной теории с собственной, такой обширной и неоднозначной, практикой. Возможно, то, что было в далеком прошлом,— и случаи создания двух памятников одному герою, и варианты вполне портретных, а не обобщенных монументов — впоследствии подвергалось честной переоценке, безжалостному отсечению. А точнее, обернулось естественными издержками бурной творческой эволюции. Ведь Никогосян развивался резкими толчками, счастливыми озарениями. В постоянном движении ему свойственны не плавные, закругленные циклы, а крутые неожиданные виражи. Они-то и привели его и к стройной идейной системе, и к пластической вершине непосредственного творчества — памятнику Чаренцу. Конечно, хотелось бы знать, какие работы в городской среде на тему родной поэзии предшествовали этому монументу, что их сближает и отличает, как они соотносятся с провозглашенным ранее кредо. Лучше автора никто не ответит на эти вопросы, поэтому ему слово.
— Над каждым памятником я работаю обычно продолжительное время. Но это отчасти случайное совпадение, что монументы армянским поэтам открывались с интервалом в десятилетис: о 1965 году — памятник Микаэлу Налбаидяну, 1975-м — Аветику Исаа-кяну, 1985-м — Егише Чареицу. В фигуре, посвященной поэту-демократу XIX века, соратнику Герцена и Чернышевского, вождю армянского освободительного движения Микаэлу Налбаидяну, я стремился выразить теку человеческого достоинства, духовного величия. На первый взгляд строго-портретное решение обретает широкое символическое звучание благодаря лаконизму выразительных средств, монолитности формы и чеканности контура. Расположение фигуры героя на невы-ском подиуме в уютном ереванском сквере, как бы в воображаемом природном контексте горных силуэтов, построек из туфа, призвано воплотить мысль о внутренней свободе этого человека и борца. Меня не привлекали ложноромантический стиль и тем более убогая натуралистическая трактовка персонажа. Вот хотя бы такой момент: я делал поэта в масштабе соответствующей архитектурной ситуации, но мне нужен был рост фигуры 207 cм, а не 174, каким ростом обладал герой на самом деле. Некоторые историки и биографы поэта упрекали меня в неточности. Я же считал необходимым пожертвовать фактической пунктуальностью ради образной глубины и достоверности. А своим критикам возразил так: я не портной, а художник!