К.П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. Последний день Помпеи. 1961. Автор: Н. Машковцев
Описание, изданное в Милане Франческом Амброзоли
Город Помпея стал возникать из недр земли около половины прошедшего столетия, и по истечении тысячи семисот лет солнечные лучи снова осветили домы, в которых обитали современники Августа.
Кто из посещавших сей воскресший город не погружался в размышления при виде его зданий, свидетельствующих о глубокой древности его, претерпенных переменах, и построенных греками и римлянами из камней, образовавшихся в том же самом жерле, из которого впоследствии исторгнувшийся пепел засыпал оный?
Какой ученый не спешил удовлетворить своим изысканиям в сих улицах, в сих домах и театрах, в которых и поныне сохраняются еще бренные останки граждан, коим внезапное бедствие преградило все пути к спасенью? Чье сердце не было тронуто сим плачевным зрелищем всеобщего разрушенья? Чья мысль при виде сего города не останавливалась невольно на той великой катастрофе, которая изгладила Помпею с лица земли, и кто не составлял в голове своей картину того ужасного дня, который лишил жителей Помпеи и отечества и жизни? Соображая все сие, почти невероятно, каким образом столь великий и изящный предмет не обратил на себя внимания ни одного из художников, или из тех, которым дары фортуны дозволяют поощрять исполнение великих мыслей, до тех пор, пока, наконец, российский вельможа г. Демидов не побудил к сему соотечественника своего , который, не имея еще и 30 лет, успел уже приобрести славу отличного живописца.
Художник сей, прежде нежели взял в руки кисть, изучал прилежно историю и описания предметов, поныне отрытых в Помпее; расспрашивал особ, надзирающих с давнего времени за сими работами, и, наконец, на самом месте, в самых улицах Помпеи развил в голове своей (ежели позволено так выразиться) великую мысль о бедственном дне разрушения Помпеи и, исполненный вдохновения, осуществил оную. Картина его в Риме и в Милане заслужила всеобщее удивление — и одна она была бы достаточна для того, чтобы составить славу великого живописца.
Картина представляет в отдалении пылающий Везувий, из недр которого стремятся и сливаются по всем направлениям реки воспламененной лавы, распрастраняя море огненного блеска на окрестности.
Свет извержения столь силен, что ближайшие к Везувию здания Помпеи кажутся как бы уже горящими. Несчастные граждане, гонимые пожаром и непрерывными землетрясениями, устремляютсящей погибели, лежит простертая на земле; признаки жизни сохранили еще в ней всю прелесть, но бледное лицо и обнаженная левая рука, лишенная сил, показывают уже близкую смерть. Маленький сын ее, милый, исполненный самой привлекательной невинности мальчик, опираясь одной рукой на грудь матери, старается приподняться; между тем взбешенные кони быстро уносят разбитую биту: уже ось оной изломана, колесо далеко осталось позади, и несчастный, управлявший колесницей, готов опрокинуться навзничь.
Чем более смотришь, тем более удивляешься эффекту, царствующему в сей части картины. Групп женщины с мальчиком и человек, влекомый колесницей, который, видя себя падающим, старается схватить бразды, изображен с неизъяснимой правдой в сокращении. Не менее достойны удивления и испуганные светом пожара кони. В некотором расстоянии от мальчика художник представил трогательный пример детской любви в группе, состоящей из двух сыновей, несущих престарелого отца: один из них, в цветущих летах, вперяет на отца исполненный участия взор и, будучи преодолеваем слабостью сил своих и горестью, помогает с трудом; другой — мужественный и сильный, в одежде воина, правым плечом поддерживает драгоценную свою ношу и, не трогаясь ничем вокруг него происходящим, все внимание устремляет единственно на занятие свое в эту минуту. Старик, пораженный бушеванием стихий, оборачивается, чтобы взглянуть на блеснувшую молнию и подымает руку, стараясь заслонить глаза от нестерпимого блеска. Иные замечают, что в нижних частях тела фигур, изображающих сыновей, художник не сохранил общего характера относительно прочих частей, особенно в ногах воина в сравнении с рукой и обнаженной частью его спины. Но мы думаем, однако же, что таковая разность происходит более от великого разнообразия светов, падающих на все части их тела. По крайней мере все единодушно признают, что как рука, так и спина воина, рассматриваемые отдельно от прочего, нарисованы и написаны с неподражаемым искусством. Фигура старика превосходна вся вообще, но голова и кисть руки его, освещенные молнией, столь совершенны, что отделяются от грунта и в состоянии удивить даже и самого искусного художника. Сие же самое должно сказать и об одном коне, который в испуге поднялся на дыбы и, приподняв голову, сотрясает гриву; конь сей написан с тем искусством, которого образец г. Брюллов представил к выставке прошедшего года. Равным образом ужас, которым объят всадник при виде разрушающегося вблизи его строения, не может быть представлен с большей живостью. Далее, в тени, падающей от толпы людей, стоит юноша, уговаривающий престарелую мать искать вместе с ним спасенья, которая, не желая медленностью своего шествия задерживать побег дорогого ей сына, кажется, отвечает, что она умрет спокойно лишь бы не быть причиной его смерти. Сей умилительный разговор выражен живописцем с такой ясностью, что, кажется, слышишь самые слова Плиния, которого художник имел в виду при изображении сей сцены. Один сей групп мог бы составить предмет целой картины.
Последнее лицо, представляющееся с правой стороны картины взорам зрителя, есть исполненный горести юноша, несущий на руках своих упавшую в обморок молодую девицу, украшенную брачным венком из цветов. Несчастные! из сладких мечтаний — в какую пучину бедствий повергла вас жестокая судьба! При виде их невольно приходят на память слова Олинда:
Не такой союз, не такой пламень любовь сулила, Какие приготовил нам неправосудный жребий!
Два лица сии, для которых день, столь вожделенный, долженствовавший быть прекраснейшим днем во всей их жизни, обратился в пагубный день вечной разлуки, составляют эпизод великого эффекта, весьма счастливо введенный в картину... Мать семейства и две дочери, в довольно богатом одеянии, образуют групп, на котором зрители с живейшими чувствами останавливают взоры. Мать красоты божественной, стоя на коленях, подъемлет к небу взор, истинно возбуждающий сострадание. Смотря на жалостное лицо ее, каждый невольно хочет сказать: вот женщина, которая более помышляет о том, чтобы избавить от неизбежной гибели своих дочерей, нежели о себе самой. С какой нежностью обнимает она их! Следуя примеру матери, обе дочери молятся. Но кто в состоянии описать изящное выражение отчаяния старшей, которая уже постигает великость угрожающего бедствия? Кто изобразит, с каким жаром и надеждой молится младшая, поднимая кверху руки? С достоинством искусства живописец соединил в сем группе и не меньшее достоинство выражения. Цвет тела при беловатом освещении, происходящем от электрического огня, — самый естественный; руки нарисованы со знанием, свойственным одним только великим мастерам; физиономии самые благородные; сокращение одного бедра матери столь превосходно, что обманывает на каком бы расстоянии оное ни рассматривали; складки одежд грандиозны и естественны, отделка оных самая тщательная. Одним словом, все вместе делает из сего группа верх совершенства!
Ужас мужа и жены, смотрящих из-под покрова своего на бунтующие стихии неба, выражен кистью г. столь живо, как только себе вообразить можно. Далее сих фигур представлено несколько групп, гонимых страхом, которые стараются войти на подножие памятника, думая близ оного найти спасенье; но вот первый, едва ступив на подножие, останавливается с видом величайшего испуга: страх не дает ему даже ни времени, ни силы бежать, и он принимает столь трудное положение, что едва не падает. Легко вообразить себе, что памятник, пораженный стрелою молнии или поврежденный землетрясением, уже внутри разрушается и что в сем заключается причина, заставившая сего человека остановиться в том положении, как мы описали. Ужасу его соответствует ужас молодой девицы, стоящей ниже его, которая при виде, что даже и последнее убежище, на которое она надеялась, падает, — с воплем, в неизъяснимом страхе простирает руки к памятнику. Другая молодая девица, устрашенная сим криком, выпускает из рук сосуд, который хотела поставить себе на голову в защиту от падающих камней, и от такового движения приходит в большее еще смятенье. Невероятно, С какой правдой выражены и изъявление страха ее, и желание удержать падение сосуда, и положение рук, готовых выпустить и в то же время удержать его! Вблизи сей фигуры молодой живописец, держа на голове принадлежности своего искусства, вместе с другими направил также стопы к вышеописанному памятнику, но, оборачиваясь назад, бросает еще взор на сие зрелище ужаса и плача и, кажется, пленен более величественностью оного, нежели устрашен опасностью. В лице живописца изобразил самого себя с таким сходством, что всякий, видевший его хотя один раз, легко узнает его. Некоторые почитают портрет сей неуместным подражаньем, может быть, несколько тщеславным, живописцам древним. Но первое обвинение не совсем справедливо, ибо нет ни невозможности, ни невероятия, чтобы в числе столь многочисленной толпы бегущих не случился также и живописец. По крайней мере, ежели когда-либо художник имел право изобразить свой собственный портрет в своей картине, то оное по всей справедливости принадлежит г. , о котором никто, конечно, не откажется сказать, вместе с поэтом:
Видит не лучше меня, видящего истину.
Что касается до нас, то мы признаемся, что никогда не смотрели на фигуру сию без особенно приятного впечатления при мысли, что молодой художник сей по прошествии столь многих веков воскресил плачевное происшествие, которого до сих пор ничье воображение не могло постигнуть. Остается еще много фигур, которые требовали бы подробнейшего отчета, но мы боимся выйти из пределов нашего описания. При всем том не можем умолчать о некоторых наиболее прекрасных фигурах, вот они: скупой, который несмотря на угрожающую ему опасность нагнулся в самом изящном сокращении вблизи памятника, чтобы подобрать с земли рассыпавшиеся свои деньги; юноша, несущий на голове скамью; мужчина зрелых лет, следующий за сим, который, спеша взойти на ступени, обеими руками помогает ему поднять скамью и представляет сим положением взорам зрителя спину и ногу, исполненные такой правды, что все единодушно оным удивляются.
Перед картиной сей всегда собираются многочисленнейшие толпы любопытных, и в единодушном голосе удивления нередко слышатся сравнения с знаменитейшими из наших художников. И действительно, в иной части картины видна грандиозность Микель-Анджело, в другой — грация Гвида, иногда художник напоминает Рафаэля, иногда кажется, что в нем снова ожил Тициан. И при всем разнообразии этом все предметы расположены так прилично и соединены с такой уверенностью в искусстве, с такой свежестью и столь далеко от всякого рабского подражания, что каждый невольно принужден сказать: вот художник, который совершенно владеет своим искусством!
Решить: находятся ли в картине сей какие-либо неправильности рисунка, какие-либо погрешности в освещении или в расположении теней — не наше дело. В сочинении столь обширном исполнить каждую вещь в совершенстве — есть труд, почти превосходящий силы человеческие. Довольно того, что многие отличные художники, суждения коих- мы сами слышали, превозносят строгость и чистоту выполнения сей картины.
(Описание картины. Перевел с итальянского В. Лангер).