Виктор Попков. Жизнь и творчество. 1971 – 1972 годы. 2012. Автор: Козорезенко П.П. (младший)
Любовь к искусству Виктор Ефимович очень старался привить и своему сыну Алексею. Но быть ребенком выдающихся родителей всегда непросто: с одной стороны, замечательные наставники с самого детства, с другой – неизбежное сравнение с родителями, изначально завышенные ожидания окружающих. Сам
считал, что связывать с искусством свою жизнь должны только по-настоящему талантливые люди. Об Алексее он сказал своей жене так: «Увижу, что у него нет способностей, учить не стану. Нет таланта – нечего и пытаться». Но дарование у сына художника все же было. С малых лет отец учил Алешу рисовать, когда тот учился в третьем классе, он начал ставить сыну натюрморты, постепенно готовя его к поступлению в художественную школу. Сам же Алеша любил изображать битвы и сражения, отцу его рисунки с солдатиками очень нравились, и именно их Виктор Ефимович отнес в качестве вступительных работ, но для поступления в художественную школу требовались работы иного рода, и Алешу не взяли. Художник стал упорнее заниматься с сыном, даже отправил его на подготовительные курсы, и через год Алексея приняли на учебу. Виктору Ефимовичу всегда казалось, что сын не столь увлечен искусством, как он сам или Клара Ивановна, что отчасти было правдой. Алеше гораздо сильнее, чем простаивать целый день за этюдником, нравилось гонять мяч во дворе со своими ровесниками. К тому же у Алексея очень рано испортилось зрение, но он упорно скрывал это от всех, стесняясь носить очки. Отец же, не подозревая о близорукости сына, искренне не понимал, почему тот не всегда справляется с художественными заданиями.В 1972 году, исключительно плодотворном для художника, ДвоеДвое. 1964Холст, темпера, 150 x 201Государственная Третьяковская галерея», «РазводРазвод (Светлана, мама, папа и бабушка). 1966Холст, масло, 110 x 150Государственная Третьяковская галерея», «Семья БолотовыхСемья Болотовых. Из цикла «Размышления о жизни». 1967—1968Холст, масло, темпера, 170 x 190Государственная Третьяковская галерея», «СсораСсора. 1967—1968Холст, маслоУничтожена автором»). Отсюда его любовь к метафорическим подробностям, которые, как путеводные нити, помогают провести зрителя по той небуквальной реальности, которой он так доискивался («Мой деньМой день. Встреча. 1968Холст, масло, 137 x 220Государственная Третьяковская галерея», многие вещи Мезенского цикла). Художник постепенно расставался с повествовательностью, то почти отказываясь от деталей, то придавая им аллегорическое звучание. Но в 1972 г. произошел переход на новый качественный уровень.
создал ряд произведений, во многом отличных о того, что он делал раньше, и в наибольшей степени заслуживающих называться символическими. Появление такого рода работ было предрешено самой природой дарования мастера. В его дневнике немало слов о необходимости вглядываться в натуру, прислушиваться к жизни; о новом, более убедительном и достоверном, реализме – слова, которые поначалу воспринимаешь буквально, несколько удивляясь при этом явному преображению натуры в работах зрелого и... снова вчитываясь в дневник, понимаешь, что под натурой в нем, скорее, подразумевается сущность вещей, скрытая и как бы ждущая того, что художник ее раскроет, выявит – также как платоновские идеи требуют постепенного восхождения к ним от их земных подобий, лишь намекающих на свои возвышенные прототипы. «Натуру нужно исправлять, как греки, и затем, исковеркав, опять возвратиться к натурной натуре». «…У меня самые прекрасные минуты в работе – это открытие, оживление равнодушных, безразличных для меня до того времени понятий, вещей. Я оживляю их, они – меня». «Меньше уделять внимания пустякам в натуре, только следить за ее сущностью ради того, чтоб выразить сильнее ее». Попков словно все время стремился приподнять внешний покров и приблизиться к пониманию сокровенного. Отсюда психологизм многих его полотен, заключающийся в попытке передать языком живописи душевные состояния («В картинах «ТишинаТишина. 1972Холст, масло, 120 х 170Частная коллекция» и «Майский праздникМайский праздник. 1972Холст, темпера, масло, 140 х 190Волгоградский музей изобразительных искусств имени И.И. Машкова», родственных по содержанию образному воплощению, символико-психологический язык обрел чистоту и законченность гениального поэтического высказывания. Словно художнику, наконец, позволили заглянуть в зазор между видимой реальностью и ее настоящей сущностью – и сличить их. В «ТишинеТишина. 1972Холст, масло, 120 х 170Частная коллекция» – маленькая девочка с запрокинутой головой, как в полусне, движется параллельно краю картины, левая рука ее зажата в кулачок, словно она играет в классики и собирается бросить битку. За спиной девочки – безлюдный холмистый пейзаж с одинокими, по-весеннему голыми деревцами и памятниками погибшим воинам, да полуразрушенная церковь вдали – сюжетной связи между этими, кажется, случайно соединившимися деталями нет, однако забыть эту, на первый взгляд, алогичную композицию, трудно. Есть не просто общность настроения, пронзительно тревожного и даже скорбного, но единство духовной субстанции, стоящей за этими фрагментами реальности и завораживающе убедительной. От запечатления душевных движений художник попробовал перейти к иносказанию духовному, плохо поддающемуся, как и любой символ, объяснению и неизбежно страдающему от его неполноты.
Речь идет и о трагических последствиях войны, символом которых является обезлюдевшая земля, населенная лишь «памятниками»-воспоминаниями, и о других пережитых этой землей бедах, от которых скоро и памяти не останется, стоит исчезнуть последним полуразрушенным церквушкам. Виктор Ефимович очень любил песню из фильма «Три тополя на Плющихе», начинающийся словами «Опустела без тебя земля», и «ТишинаТишина. 1972Холст, масло, 120 х 170Частная коллекция» в некотором смысле рифмуется с этой строкой.
Большеголовая худенькая девочка тоже символ, почти архетипический: глядя на нее, невольно вспоминаешь Гераклита и его мальчика-время, простодушно занятого игрой, и не знающего, что за ним будущее. Героиня же Северной песниСеверная песня. «Ой, да как всех мужей побрали на войну». 1968Холст, масло, 169 x 283Государственная Третьяковская галерея», она тоже олицетворяет юность, которой надлежит помнить о былом, о страшных последствиях войны, жить с этими воспоминаниями.
– скорее, маленькая сивилла, способная, пусть неосознанно, смотреть сквозь время и тем самым связывать прошлое и будущее. В ней заключена надежда на сохранение связи времен, залог непрерывности жизни и памяти. Она словно находится в трансе или прислушивается, стремясь услышать мелодию воспоминаний о войне, которую играет памятник с трубящим воином, но ее окружает только тишина. Подобно девочке из «Мастер опять выбирает очень сдержанные, не отвлекающие от главного, оттенки цветов, созвучные меланхоличному и тихому настроению картины. Но тревога все равно пробивается – в ломких очертаниях угловатой фигурки девочки, в мелком рисунке ее курточки, в хрупких ветках не очнувшихся от зимы деревьев, в жалостливой и зябкой пронзительности раннего весеннего пейзажа, еще не согретого ни одним теплым оттенком. И опять – плоскостные решения, опять уход от полновесной телесности в сторону бесплотных образов-видений, наиболее соответствующих символической природе изображенного.
Окончательное решение этого сложнейшего художественного образа не сразу далось мастеру. На одном из пробных эскизов композиции можно увидеть одиноко стоящий на пригорке памятник, вокруг которого раскинулся пейзаж с множеством домов и церковью, - совсем не выглядящий опустошенным и безжизненным. Становится понятно, сколь взыскательный отбор прошли детали, в итоге вошедшие в картину:
избавился от всего, что могло нарушить тишину, все лишние детали, которые могли создать дополнительные «звуки», и добился идеального соответствия названию. В картине царит молчание то ли глубокого сна, то ли смерти, тишина – скорбная, даже пугающая, но предчувствующая звуки, ожидающая весну, таящая надежду. Тишина почти осязаемая при взгляде на полотно и одновременно тишина символическая.Художественное решение картины «Майский праздникМайский праздник. 1972Холст, темпера, масло, 140 х 190Волгоградский музей изобразительных искусств имени И.И. Машкова» близко к тому, которое нашел для «ТишиныТишина. 1972Холст, масло, 120 х 170Частная коллекция», только надежде в нем отведено чуть больше места: радостное название не случайно. Картина опять «собрана» из нескольких кусочков-фрагментов, образующих немного загадочный, полнящийся намеками и ассоциациями, живописный коллаж. Здесь тоже есть играющая девочка, но теперь она прыгает со скакалкой на пригорке, отчего кажется вознесенной над землей. Убегающий вдаль, почти до верхнего края картины панорамный пейзаж делает композицию торжественно приподнятой. В нем есть место и городу, и поселку, и церкви, и памятнику погибшим, и зазеленевшим деревьям с тяжелыми птичьими гнездами – всей совокупности мира, словно обнимаемого летящей аркой детской скакалки. Противоречия этого мира не скрыты от зрителей, но теперь акценты расставлены более явно: в пейзаже господствует преувеличенно большая, красная, как на картине «ОднаОдна. 1966Холст, масло, 120 x 170Национальная галерея Армении», церковь, тогда как красные флаги на домах нужно еще суметь разглядеть. Застылая тишина предыдущей работы сменилась намечающейся динамикой, тускловато-холодный колорит впустил в себя горячие красные всполохи (в фигуре девочки и церкви), сообщающие образу радостность и тревожность одновременно.