Из сборника К.П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. Последние годы жизни.. 1961. Автор: Н. Машковцев
Апрель 1849 — июнь 1852, Испания - Италия
За обедом у фон Брииа, узнав, что я ездил с
на Мадейру, Гоголь осведомился, не утратил ли Карл Павлович в болезни способности сочно выражаться. Я отвечал, что не утратил и сохранил прежнюю энергию; а кстати спросил Гоголя, что заставило его сделать этот вопрос?— Да, так,— отвечал Гоголь,— жаль было бы, если бы он утратил этот дар. Один из наших хороших живописцев, которого я не назову, при мне показывал Брюллову свою картину и просил его сказать о ней свое мнение. Картина была в самом деле хороша, и
хвалил ее, но автору этого было мало: ему нужны были не похвалы , а его замечания. долго отделывался от замечаний и говорил: «Что же вам сказать? Картина, по-моему, право хороша»; но потом он быстро встал с места, глаза у него заблестели, и он сказал: «Ну, если уже вы непременно хотите замечаний, то знайте, что всю вашу картину, от одного конца до другого, надо бы было протрогать Паганиниевским смычком». . «Живописное обозрение».Перед отъездом в Лиссабон, гуляя с
по берегу, упрекнул его за то, что он не окончил этого портрета. отвечал: «Я тут не совсем виноват. Струговщиков всегда готов был сидеть, когда мне не хотелось работать, а когда я расположен был его писать, он не хотел сидеть». . Архив ГРМ.—А. А. Фомину (1850) Пожалуйста, подробнее опиши мне все касательно моей квартиры; до меня дошли слухи, будто бы некоторые из моих вещей разобраны, как-то: фортепиано, орган и разные прочие... Архив Брюлловых, стр. 121.
А. П. Брюллов —
. 26 января 1850. С.-Петербург. Я не видал еще твоего портрета герцога Лейхтенбергского, о котором здесь говорят с восторгом, но на днях увижу. Архив Брюлловых, стр. 122.Вы знаете, что он всегда бросал после одного или двух сеансо® портреты людей, которые ему не нравились. Помните ли портрет одной русской, которую все привыкли считать красавицей, и которым он бросил потому, что находил, что у нее в лице есть что-то кислое:. Про этого же путешественника он говорил, что он не станет делать» его портрета потому, что у него лицо какое-то дождевое.
. Архив ГРМ.—М. П. Погодину. 19 мая 1850.
Милостивый государь, Михаил Петрович!
Извольте получить ответ на ваш вопрос. Перед тем, как представил я первые картины в Академию, я так давно не бывал у КавалерСвежий кавалер. Утро чиновника, получившего первый крестик. 1846Холст, масло, 48,5 х 42,5Государственная Третьяковская галерея» и «Разборчивая невестаРазборчивая невеста. 1847Холст, масло, 37 х 45Государственная Третьяковская галерея». «Что вас давно не видно?»—был первый вопрос . Разумеется, я отвечал, что не смел беспокоить его в болезни. «Напротив,— продолжал он,— ваши картины доставили мне большое удовольствие, а стало быть — и облегчение. И поздравляю вас, я от вас ждал, всегда ждал, но вы меня обогнали... Отчего же вы пропали-то? Никогда ничего не показывали?» Я отвечал: «Недостало смелости явиться на страшный суд. тогда, так как еще мало учился и никого еще не копировал». «Это-то, что не копировали,— и счастье ваше. Вы смотрите на натуру своим глазом. Кто копирует, тот, веруя в оригинал, им поверяет после натуру и не скоро очистит свой глаз от предрассудка, от манерности». Я отвечал, что я еще очень слаб в рисунке. Он ответил: «Центральная линия движения у вас везде верна, а остальное придет. Продолжайте с боюм, как начали».
, что и не видал, как он захворал и как дошел до отчаянного положения, в каком его находили и каким я сам нашел его, когда по его-зову явился к нему с Баскаковым. Худой, бледный, мрачный, сидел он в Вольтере; перед ним на полу приставленные к стульям мои две картины: «Заметив, что картина «КавалерСвежий кавалер. Утро чиновника, получившего первый крестик. 1846Холст, масло, 48,5 х 42,5Государственная Третьяковская галерея» сочинена немного тесно, советовал повторить ее не в вышину, как она есть, а в ширину. Советовал не слишком увлекаться сложностью гогартовскою: «У него карикатура, а у вас, говорил он, натура». Потом, через несколько времени, когда я принес ему начатую картину «Сватовство майораСватовство майора. 1848Холст, масло, 58,3 х 75,4Государственная Третьяковская галерея», он чрезвычайно был доволен и, когда я говорил, что не в силах по деньгам окончить, он настоял, чтобы мне Академия выпросила у президента пособие. И когда я окончил, он потом весьма в лестных выражениях относился обо мне со всеми.
Наконец, в одной из последних бесед, где я рассказывал ему разные подсмотренные на кладбищенских гуляниях случайности, и когда он начал припоминать все, что видал везде в этом роде за границей и дома, решил словами: «Вы будете от меня анафеме преданы, как вы этого не напишете. Только шире—шире, не вдаваясь в миниатюрность».
Конечно, много всего им сказанного я слыхал, да то не относится лично для меня.
Я взял билет в почтовой карете на 26 число. Постараюсь заехать поблагодарить в лице вашем всю грамотную Москву за ласковый прием.
С истинным уважением. Готовый к услугам,
. Федотов, стр. 129.А. Н. Демидов — К. П. Брюллову. 16 августа 1850. Дорогой Брюллов! Я узнал о вашем приезде в Рим, и будучи в таком сравнительно близком соседстве, что, кажется, мне стоит только протянуть свою руку, чтобы встретить вашу,— я хотел бы одним из первых приветствовать вас как старого друга. Это право, право называться старым другом, вполне законно: вспомните только то время, когда 22 года тому назад вы стяжали себе известность в мире художников «Последним днём ПомпеиПоследний день Помпеи. 1830—1833Холст, масло, 456,5 x 651Государственный Русский музей» — картиной, которая тогда была одной из моих радостей и в то же время по сию пору — одним из больных моих воспоминаний и угрызений совести...
Я очень часто сожалел, мой дорогой
, что патриотизм мой (кстати сказать, настолько же мало вознагражденный, как и оцененный) внушил мне мысль расстаться с этим прекрасным произведением искусства, которого недостает для украшения. Не имея возможности ни вернуть прошлого, ни требовать от вас (новой) великой страницы в истории, я хотел бы лишь воспользоваться вашим пребыванием здесь (т. е. в Риме), чтобы попросить вас об одном одолжении, которое меня весьма тронуло бы. Почти четверть века прошло с тех пор, как вы сделали с меня один набросок: как сейчас вижу себя верхом, в лесном уголку, в сопровождении борзой собаки! Вы не можете себе представить, с каким удовольствием увидел бы я этот портрет доконченным, понятно, с помощью ваших воспоминаний. Ведь никакое чудо не в состоянии возвратить нам хотя бы лишь на четверть часа признаков молодости, бывших у нас 22 года тому назад!Итак, скажите мне, мой милый
, согласны ли вы докончить этот набросок и дать мне мой портрет (в моем далеком прошлом), на котором я изображен в национальном костюме; последний, конечно, не изменился. Если бы вас посетило на то благое вдохновение, то я попросил бы вас удержать его на мгновение, ибо я уже делаю все необходимые приготовления к своему скорому отъезду на родину, а затем в Сибирь. Было бы нерассудительно начинать другой портрет, относящийся к эпохе, бывшей 20 лет назад. Архив Брюлловых, стр. 153. Подлинник на французском языке.— В. И. Григоровичу. Сентябрь 1850. Я сделал рисунок одной даме, представляющий Рим в виде старой седой женщины, облокотившейся на руку; на коленях бременящий ее шлем, щит с буквами 8. Р.С. К. свалился с левой ее руки; в ногах — обломанная мраморная волчица с Ромулом и Ремом. Но ее защитники еще охраняют ее: это — Микель Анджело, держащий рисунок, на коем начерчена капелла Зкзипа, а по левую — Рафаэль со своими рисунками Ватикана; сзади их видны тени цезарей: Тита, Траяна, Марка Аврелия и прочих; вдали — неоцененные остатки древности и купол Петра. Архив Брюлловых, стр. 124.
Одна петербургская дама, узнав, что
очень интересовался видеть Лермонтова, вздумала сделать ему удовольствие, познакомить его с Михаилом Юрьевичем у себя за обедом. Первое свидание этих двух знаменитостей было последним. Физиономия поэта произвела на глубоко неприятное впечатление, которое осталось в нем на всю жизнь и временами довольно часто мешало ему восторгаться стихотворениями Лермонтова. Как-то раз на острове Мадейра, рассуждая о том, что семейная жизнь, созданная христианством, в идее полна поэзии, а на деле что попало, вспомнил стихи Лермонтова: «Любить, но кого же? на время — не стоит труда, а вечно — любить невозможно», и вдруг, переменив разговор, сказал: «Физиономия Лермонтова заслоняет мне его талант. Я, как художник, всегда прилежно следил за проявлением способностей в чертах лица человека; но в Лермонтове я ничего не нашел». Железнов. Архив ГРМ.—Ф.А. Моллеру. 20 октября 1850. Алъбано. К. П. Брюлло в Риме оканчивает портрет Демидова. Он сильно жалуется брату, что никто о его вещах ничего ему не говорит.
Иванов, стр. 381.
Академия произвела на меня особого рода впечатление, какое испытываешь, попав после долгих ожиданий в дом к любимому человеку, а его-то тут и нет. Все есть, все на месте, все говорит о нем, а его, самого дорогого, нет. Я стремился из провинции сюда, чтобы увидать этого удивительного человека — ПомпеюПоследний день Помпеи. 1830—1833Холст, масло, 456,5 x 651Государственный Русский музей» увидал. Месяцы, чуть не годы, я ничего не мог видеть: все заслоняла собой «ПомпеяПоследний день Помпеи. 1830—1833Холст, масло, 456,5 x 651Государственный Русский музей». Среди товарищей, натурщиков, я встретил ту же особенную любовь к нему.
. Я его никогда не видал, я не видал ни одного его произведения, но то, что я слышал о нем, о его картине, меня неудержимо тянуло сюда — в эту Академию, тде он работал, где он учил. Его я не застал. Картину «Он еще был жив, но мы чувствовали, что он не вернется к нам. Огромный запас анекдотов, рассказов о нем, его изречения, его замечания — как рисовать, как писать, как сочинять, что значит рисовать, что такое искусство — все это питало нас во время наших поисков на новом пути, им завещанном нам, по которому мы все. его ученики по духу, за ним бежали. Когда он был еще в Академии, его окружали, наравне с учениками Академии, люди общества:
— военный, первый жанрист отечественных нравов — шел за ним. То же было и без него. Огромная масса учеников Академии была разношерстная масса; большинство — податных сословий. Тут были монахи, солдаты военных поселений, прикомандированные к Академии. Один солдат—за то, что вырезал хорошо орла из дерева для офицерского театра; другой — за то, что хорошо раскрасил лафет и повозки. Были тут и любители, не ученики, всякого звания, люди со всех концов обширной России, не исключая и Сибири. Слава проникла и туда. После его смерти Академия оставалась, как была. Вероятно, кто-нибудь для порядка занял место . Но значение как руководительница в искусстве она потеряла. Право руководительства перешло к тем, кто жил духом этого дорогого учителя. Этим только можно объяснить то значение, какое имели на учеников, в смысле учения, его любимые натурщики, оба мужики: Тарас — Ярославской губернии, Василий — Вологодской...Тарас натурщик сегодня рассказывал... «для «РаспятияРаспятие. 1838Холст, масло, 510 x 315Государственный Русский музей» Карл Павлович позвал меня, и велит стать. Ну, я, разумеется, стал, как следует. Ведь Карл Павлович, понимаете? В полчаса готов торс в два тона. Я и спрашиваю: «Зачем в два тона, а не красками?» — «Для картины, говорит, это главное. Тон ведь картины свой, а не тот, что здесь, а движение и верный рисунок в полчаса дай бог схватить». Верно, верно, ведь, а мы этого не знали и мучились, мучились, все хочешь поймать, все разом, и ничего не поймаешь.
Карл Павлович сочинял так, чтобы не перемарывать фигуры, чертил каркасами линии торса, плеч, рук и ног; одна минута — и фигура назначена в своем движении; не так — он быстро каркас перерисовывал, а потом обводил тело — и сочинение готово. А вот, говорят, французы — те делают так: накидают разных красок на холст, да другой холст приложат, и давай натирать: краски расплющиваются, делают разводы; тогда открой, и по случайной форме подбирай сюжет — Вот вздор! Это чепуха! Как же — прежде сюжет, а потом форма? От сюжета и форма!