К.П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. Предисловие к книге. 1961. Автор: Н. Машковцев
Все встречавшиеся с Карлом Брюлловым единодушно свидетельствуют о том совершенно исключительном впечатлении, которое он производил на окружающих.
Брюллов обладал свойством воспламенять всех с ним соприкасавшихся: друзей и случайных знакомых, зрелых художников и своих учеников. Воспоминания зауряднейших мемуаристов, бледные и невыразительные, сразу меняются, коль скоро на сцену выступает Брюллов. Появляются образные выражения, меткие слова, яркие мысли, афоризмы. Своих собеседников Брюллов покорял творческим темпераментом, полетом воображения, оригинальным ходом мыслей. Его речи была присуща огромная изобразительная сила, совершенная точность выражений, строгая логичность. Его сильный и ясный ум, сказывался во всем: в понимании исторической обстановки, в анализе событий, в характеристике людей и, конечно, более всего в его творчестве. Художник Дурнов и скульптор Рамазанов рассказывают, что Пушкин был поражен огненной речью художника. Отраженно звучит она и во всех воспоминаниях современников. Даже в пересказе мемуаристов речь Брюллова сохраняет свою необычайную выразительность и поражающий блеск. Поэтому мемуары о Брюллове, помимо их документального значения, исключительно важны как живое отражение личности великого художника.
К. П. Брюллов родился 12 (24) декабря 1799 года. Предки его были обрусевшими выходцами из Германии. Его отец состоял на службе в Петербургской Академии художеств как мастер резьбы по дереву.
В семье Брюлловых все говорили и думали по-русски. Исключение, по-видимому, составлял только отец, иногда прибегавший к языку предков. Старшая сестра Брюллова Юлия вышла замуж за , знаменитого основателя акварельной портретной живописи и родоначальника целого семейства художников. Другая сестра — Мария была замужем за И. А. Теряевым, чиновником Сената. Тем более русским было все окружение Брюллова в Академии художеств, где к тому времени уже почти перевелись преподаватели-иностранцы и где непосредственными наставниками Брюллова были А. И. Иванов, А. Е. Егоров, и скульптор . Существует свидетельство о знакомстве молодого художника с великим портретистом , который бывал в квартире Брюлловых и даже воспроизвел офортом черты лица юного художника. Сверстники Брюллова по Академии в подавляющем большинстве были также русскими. Во время пребывания за границей всю переписку с родными и знакомыми Брюллов вел на русском языке, за исключением нескольких писем, адресованных Брюлловым иностранцам и русским аристократам, предпочитавшим изъясняться по-французски, находя, что русский язык груб и не соответствует тонкости их чувств и светскому лоску воспитания.
Долговременное пребывание и блестящие успехи Брюллова за границей не сделали его космополитом. Живя в Риме, он испытывал тоску по семье и родине. В Италии он общался по преимуществу с русскими художниками, командированными за границу с той целью, чтобы, изучая памятники мирового искусства, они смогли создать картину или статую, уже вполне самостоятельную, имеющую значение окончательного итога обучения и свидетельствующую о таланте и достигнутом техническом совершенстве.
Огромный талант Брюллова развернулся уже в первые годы его пребывания в Италии. Признание его как исключительно талантливого портретиста сделало Брюллова самой яркой фигурой среди русских, да и не только русских художников, живших тогда в Риме.
В отличие от многих других художников, Брюллов умел поставить себя на равную ногу с аристократическими заказчиками. Его
известность была так велика, что согласие художника написать портрет льстило заказчику, и художник оказывался хозяином положения.
Все брюлловские портреты дышат творческой энергией мастера, в них сказывается его огненный темперамент, живой интерес к личности портретируемого. Им присущи ясность характеристики, выраженная изобретательной новизной композиции и предельной отчетливостью формы.
Острый ум, знание языков, умение образно говорить обеспечивали Брюллову высокое положение в любом обществе. Когда он говорил, перед слушателями возникали целые картины, так пластична и красочна была его речь. Его слова и выражения запоминались, он был непобедим в споре, оставляя за собой последнее слово, превосходя любого собеседника силой логики и находчивостью. Неудивительно, что еще в Италии окружающие преклонялись перед его талантом и умом.
Пережив в Италии знаменательный 1825 год, когда «...Россия впервые видела революционное движение против царизма...» Брюллов безусловно прекрасно знал, что творилось в это время на родине. Все поведение художника, намеки, рассеянные в его письмах, его творческие замыслы, разговоры с Пушкиным (с которым он встретился в Москве на пути из Италии в Петербург) не оставляют ни малейшего сомнения в том, как сочувственно относился Брюллов к революционным политическим событиям начала николаевского царствования, как презирал самодержавие, как иронически относился он к личности самодержца. Все это особенно ярко проявилось в годы почти подневольного существования Брюллова в России.
Для Брюллова, так же как и для большинства русских художников, пребывавших за границей, чрезвычайно характерен страх перед Петербургом, перед необходимостью казенной службы в Академии художеств, перед неизбежной зависимостью от начальства и даже непосредственно от царя.
Выставка картины «Последний день ПомпеиПоследний день Помпеи. 1830—1833Холст, масло, 456,5 x 651Государственный Русский музей» принесла Брюллову шумный успех. Он сделался всемирной знаменитостью и начал подумывать о том, нельзя ли ему построить свою жизнь так, чтобы вовсе обойтись без начальства, навсегда остаться за границей, жить независимым художником, исполняя портретные заказы и не нуждаясь в придворных милостях. Брюллов предполагал поселиться в Париже, который к тому времени сделался притягательным центром для аристократии и буржуазии всех стран. Но чувство долга перед родиной воспрепятствовало Брюллову поддаться этому порыву. Он сознавал, что художник должен работать для родины, что только на родине его ожидает настоящее дело и справедливая оценка. Следует здесь вспомнить, как сильно влекла Брюллова к себе русская историческая тема, над которой он начал задумываться еще живя в Италии. Также не мог не видеть Брюллов, что, несмотря на всю его славу, в Италии к нему как портретисту обращаются, главным образом, соотечественники, а в Париже признанием «моды легкокрылой» пользуются по преимуществу сами французы.
Но возвращение в Петербург Брюллов оттягивал насколько это было возможно. Он продолжал оставаться в Риме и не спешил трогаться с места даже тогда, когда картина его «Последний день ПомпеиПоследний день Помпеи. 1830—1833Холст, масло, 456,5 x 651Государственный Русский музей», предшествуемая мировой славой, была показана сначала в Милане, затем в Париже и, наконец, встречена в Петербурге торжественными фанфарами.
В связи с выставкой картины Брюллова в залах Академии художеств появились восторженные о ней отзывы. Почти все газеты и журналы поместили статьи о картине. В переводе В. Лангера Обществом поощрения художников был выпущен сборник итальянских и французских рецензий на картину. Под свежим впечатлением от выставки Гоголь написал замечательную статью, помещенную в его сборнике «Арабески».
Статьи, заимствованные из иностранных (главным образом, итальянских) газет и журналов, ценны не только своим точным, внимательным разбором произведений Брюллова, не только тем, что они непреложно доказывают огромное впечатление, которое производили брюлловские картины на взыскательную итальянскую и французскую публику, но еще и тем, что в этих статьях выражено свежее, непосредственное восприятие произведений искусства, впервые увиденных, впервые представших перед критикой.
В 1835 году Брюллов принял приглашение В. П. Давыдова, жившего тогда в Италии, участвовать в художественно-археологической экспедиции на Ионические острова, в Грецию, Малую Азию и Турцию. Результаты экспедиции должны были составить альбом литографий, изображавших исторические пейзажи Греции и памятники античной архитектуры. Кроме Брюллова, в экспедиции принимал участие его друг архитектор Н. Е. Ефимов и немецкий ученый-эпиграфист доктор Краммер.
Маршрут экспедиции был выработан Давыдовым, который вел подробный дневник, впоследствии опубликованный как объяснительный текст к альбому. В этом дневнике работе Брюллова отводится первое место. Давыдову, конечно, заранее было известно, что пейзажная живопись не является специальностью Брюллова, но такова была всеобщая вера в универсальную гениальность художника, что Давыдов решился пригласить Брюллова участвовать в экспедиции.
По-видимому, Брюллов охотно согласился на путешествие в Грецию и Малую Азию. Прежде всего, это согласовалось с его откровенным желанием оттянуть по возможности возвращение в Петербург. Он знал, что там его будут душить казенными заказами и, несомненно, предстоит встреча с царем, который уже начал проявлять капризное нетерпение и готов был чуть ли не силой заставить художника поскорее возвратиться в Петербург. Путешествие давало Брюллову возможность несколько отсрочить этот неприятный момент и еще немного пожить на свободе.
К этому стремились почти все русские художники, жившие тогда в Италии. В Италии почти всю жизнь прожил и умер там пейзажист Матвеев. Друг Брюллова , которому давно надлежало быть в Петербурге, так и не вернулся на родину. , уехав в Россию, все время порывался снова вернуться в Италию, что ему удалось осуществить только за два года до смерти. Любопытно, что, посылая из Петербурга письма скульптору , Кипренский уговаривал его не возвращаться на родину. Таково было почти общее настроение русских художников, живших в Италии.