Статья о Мыльникове А..
Не все одинаково удалось в этом первом крупном произведении. Некоторая театральность, излишне акцентированная постановочность, прослеживаемая в правой группе персонажей, мешают воспринимать общий эпический характер работы. Случайной кажется и фигура бойца, фланкирующая композицию слева. Но центральная группа, смысловое и композиционное ядро картины, написана сильно и убедительно. Образ каждого из представленных здесь людей призван донести до зрителя высокую идею, заложенную в произведении. В роли носителя и выразителя художественной идеи выступает живая, конкретная человеческая личность, а не тот «антропоморфный знак», который появится вскоре в далеко не лучших, но весьма многочисленных произведениях, претендующих на монументальность. Сюжет интерпретируется просто и доступно для восприятия, но не прямолинейно и не иллюстративно. Он строится как драматическое действие, в напряженной коллизии которого разыгрывается богатая гамма человеческих чувств и переживаний, приобретающих особую достоверность и убедительность в силу тщательного и точного подбора типажа, глубокой психологической разработки характеров. Такой многотрудный метод работы над полотном восходит к лучшим традициям русской художественной школы.
«Клятва балтийцев» задумывалась и исполнялась с учетом предстоящего перевода живописного полотна в мозаику для Пантеона, посвященного памяти героев-моряков, проект которого разрабатывался в то время аспирантом, а ныне известным архитектором, С.Б.Сперанским. Но характерно для Мыльникова то, что никакого упрощения, адаптации, которая, казалось бы, могла облегчить задачу такого перевода, здесь нет. Богатство и многоплановость художественно-образного строя монументального панно не только характеризуют эту вещь, но и являются воплощением принципиальной, программной позиции художника в понимании природы монументальности. Перевод в мозаику не состоялся. Не была завершена и работа над огромным, длиной восемьдесят метров, мозаичным панно для Дворца Советов, основой которого должна была стать, по рекомендации Грабаря, «Клятва балтийцев». Но сохранившиеся фрагменты, исполненные в материале, свидетельствуют о глубоком и творческом восприятии художником традиции русского и мирового монументального искусства.
Принципиально важно значение этой работы и для определения особенностей стилистики ленинградской монументальной живописи на протяжении последующих десятилетий. В ее развитии творческая и педагогическая деятельность Мыльникова сыграла значительную роль. Именно благодаря последовательному осмыслению исторически сложившихся традиций в понимании монументальности художественного образа, ленинградской монументальной живописи (в лучших своих проявлениях) удалось избежать наиболее крайних, ведущих к негативным последствиям, вариантов решения как в пользу «тотального» (и одновременно поверхностного) монументализма, так и в пользу самодовлеющего станковизма.
Творчество самого Мыльникова базируется на глубоком пиетете к той исторической, «генетической» памяти жанра, которая не приемлет принципиального разграничения станкового и монументального искусств. Так же как в свое время А.Т.Матвеев в скульптуре, он исходит прежде всего из того, что «монументальность» - не жанровое и не количественное понятие, что она связана с методом, будучи качеством особого, синтетического способа мышления, опирающегося на раскрытие строя натуры и направленного к выражению значительных идей времени (вспомним в этой связи слова В.Г.Белинского: «...если есть идеи времени, то есть и формы времени»).
Умение слышать и чувствовать идеи и формы времени задает направление эволюции творчества Мыльникова, определяет его внутреннюю цельность при том изначально присущем ему умении одинаково остро видеть светлые и темные стороны жизни, основа которого, очевидно, -диалектика самой жизни. Об этой особенности своего творчества, связанной с характером мировосприятия, Мыльников говорил неоднократно: «Я ведь всегда так „парно" и писал. С самого начала. После „Клятвы балтийцев", где оплакал товарищей, павших в войну, я написал „На мирных полях". И с той поры вольно или невольно чередовал свет и тьму. Может, само сердце опять подсказывало: устанет, потом поправится, ожесточится, потом посветлеет».