Иванов Александр Андреевич [1806—1858]
Аппиева дорога при закате солнца. 1845
-
- Название Аппиева дорога при закате солнца
- Год создания 1845
- Материал Холст, масло
- Размер 44 x 61
- Собрание Государственная Третьяковская галерея
- Все работы автора Всего: 225
Описание
У
появляются пейзажи и не связанные с картиной. Так, в 1845 году он написал знаменитую «Аппиеву дорогу» (Третьяковская галлерея), ведущую к Риму через пустыню между древними гробницами, — подлинный исторический пейзаж,В письме к Н. М. Языкову
дал замечательное описание этого пейзажа: «...Древняя дорога Аппия, имеющая по обеим, сторонам развалины гробов римских вельмож; на втором плане акведук, половина дороги от Альбано... за ним древний Рим в развалинах, потом самый Рим и в середине купол Петра, царствующий над всеми развалинами, потом Витербские горы за 60 миль, и все это при закате солнца. Пожалуй, могут толковать, что торжествующий Петр или католицизм над древним миром находится при своем закате».Возвышенное философское восприятие природы формировалось в труднейших условиях. Во многом оно определялось тем, что поиски
шли вразрез с общими устремлениями. Чтобы пояснить вышесказанное, необходимо вкратце остановиться на развитии пейзажного искусства, выделив из него несколько основных линий.«Нас окружает мир, не созданный нами, отличный от нас и живущий своей жизнью. Это деревья, цветы, травы, реки, холмы, облака. Столетия они возбуждали в нас любознательность и внушали нам благоговение. Они служили предметом восхищения. Наша фантазия воссоздавала их, когда мы хотели выразить наши душевные чувства. И мы стали рассматривать их как дополнение к идее, которую мы именуем природой. Пейзажная живопись знаменует этапы в нашем понимании природы», — писал английский историк искусства Кеннет Кларк. Какие же «этапы в нашем понимании природы» следует выделить прежде всего? Родоначальник классицистического пейзажа Пуссен внес в понимание природы рационалистические элементы, изображая ее такой, какой она могла бы быть в идеале. В мире его природы могут обитать лишь герои. Но в последующих классицистических пейзажах элементы натурного восприятия и воображения не могут столь органично между собой сочетаться. Постепенно наблюдение классициста, возведенное в абсолют, становится уже ненужным. Рациональному мышлению наносится со стороны романтиков мощный удар, от которого оно будет периодически приходить в себя, вырабатывая новые формы «гибридного классицизма», но искусство так и останется романтизированным. К XIX веку от пейзажа требуется «портрет местности» в соединении с личными чувствами художника. Позднее эти чувства назовут «хламом людских настроений, навешиваемых на природу» (выражение
), хотя в применении к романтическому пейзажу первой половины XIX века это, пожалуй, слишком сильное выражение.В разных странах параллельно развивается несколько школ романтического пейзажа, романтического преображения природы. Мы выделим из них те, которые помогут нам выявить своеобразие достижений
.Немецкие пейзажисты берут мотивы, как будто внешне похожие на ивановские, — горы, долины, море. У них есть интерес к передаче конкретного вида, его особенностей. Стремление к непосредственному изучению все более нарастает от Фридриха и Рунге к Оливье, Кателю, Карос-фельду, но в конечном счете такое изучение необходимо художникам лишь для того, чтобы низвести природу до своих переживаний, пригласить зрителя разделить с ними их чувства. Одновременно с нагнетанием чувств происходит утрата конструктивной выразительности; «спиритуализованный» пейзаж немецкой романтической школы оказывается неспособным к пластической трансформации. Перенесение человеческих чувств на природу образует набор ассоциаций, который становится вскоре привычным. И хотя пейзаж получается картинным (как и у классицистов), это красота живописного вида, а не то прекрасное, которое Гёте определял как «манифестацию сокровенных сил природы».
Кстати, высказывание назарейцев о большой картине
, считавших, что у русского художника «материальное превышает идеальное», характеризует тяготение немецкого искусства XIX века к спиритуализации формы в ущерб ее пластической содержательности (у назарейцев это еще сочетается с пассивным подражанием средневековому искусству).Во французском пейзаже первой половины XIX века при наличии произведений «гибридного» классицизма и романтизма на первое место выходят барбизонцы с их «возведением на трон» обыденного. В какой-то мере они являются продолжателями традиций голландских пейзажистов XVII века, усиливая момент непосредственности восприятия природы. От барбизонцев лежал нуть к реформам импрессионистов, где «зрительное восприятие, оптическое впечатление было обязательной, деспотической, но при этом единственной связью между художником, и миром действительности».
Академическая пейзажная живопись в России также претерпевает лишь внешние изменения. Видописец-документалист типа М. Воробьева, учитывая требования времени, набрасывает лишь приятный романтический флёр на детально «снятый» вид конкретного места. Воробьев говорит о том, что в природе нет мотивов Пуссена. Одновременно с этим развивается другая, более непосредственная линия поэтического преображения природы у
, М. Лебедева. Именно эта линия получит дальнейшее развитие в русском пейзаже последующих периодов.При всей значительности достижений
у него, в особенности в поздний период, как это прекрасно показал А. А. Федоров-Давыдов, «поэтическое переживание подчеркивается и усиливается потому, что оно уже теряет свою непосредственность и целостность». Так, в романтическом пейзаже (наряду с его достижениями) идея о том, что природа и цивилизация — это две полярные силы, которые лишь изредка могут соотноситься друг с другом, наглядно демонстрировала тенденцию к разрушению гармонически целостного представления о мире. Аналогичный процесс происходил и в поэзии, хотя и с гораздо меньшими потерями, равно как и с большими достижениями. Сравнивая строки Пушкина «Волнуйся подо мной, угрюмый океан» и тютчевское «Дума за думой, волна за волной — два проявленья стихии одной», Н. Я. Берковский пишет, что «волны океана суть у Пушкина не что иное, как именно волны океана, волны материальные, природе материальных вещей принадлежащие. В элегии велик соблазн объединить в одно волнение души с морским волнением, но все же Пушкин не позволяет двум категориям сплыться так, чтобы граница между ними утерялась».В пейзажной живописи удержаться от соблазна соединить в одно волнение души с волнением природы, сохраняя при этом истинную поэтичность восприятия, было в это время еще трудцее. Кроме того, это значило бы идти вразрез с общей направленностью русского пейзажа первой половины XIX века. В личном восприятии природы у
, как и у Пушкина, сохраняется граница между ней и человеком. И это еще одна из причин, по которой Иванова иногда упрекают в недостаточно эмоциональном отношении к природе. Подобный упрек сделать легче, чем оценить в них ту степень равновесия, где романтическая живость, эмоциональность включались обязательно как преодоленный момент собственного мироощущения, что свойственно и лучшим стихотворениям Тютчева.Кастель ГандольфоВид Кастель-Гандольфо близ Рима. 1836Холст, масло., 45 x 64Государственный Русский музей». Но вот что он писал в 1836 году в письме к отцу: «Вы говорите, что попал на одну доску с нами. В его ландшафтах не нахожу характера итальянского. Трудно поверить, чтобы манера, им принятая, вывела его на классическую дорогу, тем более что в нем никакой искры нет — фантастического, идеального, изобретательного». На первый взгляд это высказывание кажется противоречивым. Почему говорит о фантастическом и изобретательном в пейзаже, когда сам стоит на позициях серьезного изучения прежде всего самой натуры, и почему такие слова, как «характер итальянский» и эпитеты «фантастичный», «изобретательный», стоят почти рядом? По-видимому, когда пишет, что в работах нет «характера итальянского», то это означает не что иное, как повышенные требования к натурной работе с отысканием наиболее характерных свойств предмета. Необходимое же прибавление таких качеств, как «искры фантастического», можно рассматривать в плане романтического одухотворения природы, преображенной возвышенной идеей. (Шеллинг писал в «Философии искусства», что абсолютный мир «можно реально созерцать лишь с помощью фантазии».) Ведь именно этот опыт приобрел художник в работе над собственными пейзажами. Так, постижение конкретных черт натуры («характер итальянский») в сочетании с одухотворенным выражением пластической идеи должно вывести на классическую дорогу, где классическое предстает как «идеальное».
ценил работы рано умершего талантливого пейзажиста , в частности его пейзаж «Среди русских колонистов в Риме эти устремления
не встретили поддержки. Иванов вообще был на особом положении; он оказался неподвластным условиям, которые мог диктовать заказчик самим типом пользовавшегося популярностью видового пейзажа. И сам художник не скрывал, что стоит за жесткое разделение жанров. Только историческая живопись, по его мнению, может выполнить высокое назначение искусства. «Иванов опять ищет пень для третьего плана картины» — такая реакция на очередную летнюю поездку художника на этюды была не удивительна в русской колонии в Риме, где большинство пейзажистов были видописцами академического плана.Действительно, им трудно было понять, зачем понадобилось
длившееся десятилетиями изучение конкретных мотивов природы для исторической композиции, действие которой происходит не в Италии. Разве для доподлинной передачи атмосферы события, представлявшегося художнику историческим фактом, необходимо каждое лето писать пейзажи? Если бы это был еще тот самый «пень», то есть «портрет местности». , хотя Общество поощрения художников и не пустило его в места, где происходит действие картины, не раз услышит упреки по поводу отсутствия этого «портрета местности». Стремление же передать материальность простейших элементов природы — деревьев, камней, воды, — создать с помощью цветовых контрастов напряженное пространство в пейзажах, чтобы в картине дальняя фигура Христа не слилась с окружающим ландшафтом, — все это отдалило не только от непосредственно окружавших его художников. Развитие Иванова-пейзажиста пошло по пути, которому нет аналогий ни в русском, ни в западноевропейском пейзаже.Но вернемся к кратко намеченной выше истории пейзажной живописи. В ней четко прослеживаются две линии. Одна из них (имеющая меньше приверженцев) опирается на рациональное преображение натуры, другая — на поэтически-непосредственное. Можно ценить в пейзажах
большую, по сравнению с предшественниками, непосредственность восприятия природы. Пейзажи русского художника, в которых налицо пленэрные завоевания, замечательны тем, что на несколько десятилетий опередили достижения импрессионистов. Очень легко при рассмотрении этих пейзажей увлечься необычными для того времени рефлексами, синими тенями, говорить прежде всего о том, какой огромный скачок сделан после «черной» неколористической живописи классицистов. Действительно, раньше других решил новые живописные задачи. Хотя в конечном счете пленэрные достижения импрессионистов значительно шире, они осуществляли свои стремления более последовательно, да и сама внешняя оболочка природы у импрессионистов гораздо «наряднее».По-видимому, при исследовании пейзажей
следует отказаться от стереотипного изучения пленэрного мышления художника прежде всего с точки зрения передачи мимолетного состояния природы с особенностями атмосферы, которые определяются конкретным «часом» этого состояния, потому что здесь неминуемы те взаимоисключающие анализы, о которых говорилось во введении. Пример этих ошибок должен привести к выводу, что пейзажи Иванова следует рассматривать в русле иной традиции. Необходимость толкования природы сквозь призму идеи о духовном перевороте в жизни человечества повернула к пейзажу, представляющему собой синтез наблюдений конкретных ландшафтов и размышлений о прошлом, будущем и настоящем мира, то есть приблизила его к философскому, героическому пейзажу XVII века. Таким образом, пейзажи Иванова являются продолжением (хотя и на другом историческом этапе) традиции иного характера, отличной от основной лийии развития пейзажа XIX века. Если Пуссен, создавая в мастерской пейзаж, думал о прекрасной Аркадии, то при взгляде на итальянскую природу, согласно его словам, радовался, «видя сродство с идеями, которые приобрел посредством книг». Это помогло формированию возвышенного взгляда на природу при работе с натуры. Современники считали, что увидеть пуссеновский мотив в природе невозможно.Возврат (хотя и на новой основе) к классицизму через природу мог рассматриваться современниками
только как шаг назад (лишь через полвека этот лозунг, выдвинутый уже Сезанном, будет признан новаторским). Да и трудно было ему получить признание в первой половине XIX века, когда в живописи лишь началось увлечение передачей непосредственных чувств. Успехом пользовались лирические интимные пейзажи.был современником того поворота, который получил словесное оформление у французских романтиков: «Искусство должно быть связано чувством, а не системой». Это и подобные ему высказывания были естественны: искусство, связанное системой, перестало быть органичным, стало реставраторским и пришло к своему логическому концу. Открещиваясь от системы, искусство готово было выбросить вместе с надоевшими правилами и законы. Сторонники старой системы не могли добиться ее оживления с помощью аффектированных романтических чувств.
Для классицистов не существовало гармоний, недоступных для систематического анализа: для романтиков таких гармоний было слишком много. Романтическое искусство, осознавшее всю мощь творческой индивидуальности, в известной степени от них абстрагировалось, чтобы выразить свое субъективное настроение. Романтики вносят таинственность в отношения между человеком и природой. Но для изобразительного искусства эти отношения оказывались слишком многозначительными, давали повод для создания космически неопределенных, с отсутствием горизонта, пейзажей.
Художников, быстро достигающих лишь внешней целостности и красоты, романтики сравнивали с людьми, готовыми постоянно соглашаться с собеседником, — у них нет ничего своего. Если художник будет рабски копировать природу, то произведет на свет лишь «личины», в которых отсутствует «неисчерпаемая реальность природы». Каждое создание природы может предстать в этой реальности так, что лишь одно мгновение будет совершенством, — искусство должно вырвать его в это мгновение и передать в «жизненной извечности». Для изобразительного искусства эта задача была одной из самых трудных.
С одной стороны, романтики были по-своему правы, когда считали, что «волнение жизни — величина абсолютная, всякая попытка остановить его, придать жизни окаменевшие формы — относительна и в этой относительности своей будет изобличена». Тем самым подвергалась сомнению работа художника с помощью логических представлений о предмете, хотя с их помощью необязательно было придавать жизни абстрактно прекрасные «окаменевшие формы». Важнее направить силу к конструктивной логической мысли на выявление характернейших свойств предмета. С другой стороны, передать мгновение, изъять его из «тока времени» необходимо. Чувства, которые пробуждала природа, можно закрепить только в более сложной, чем «спиритуализованный» пейзаж, структуре. Формирование идеала должно было произойти через напряженнейшее изучение конкретных натурных мотивов.
в своих пейзажах соединил романтический пафос «органичности всего сущего» с опытом работы на натуре, когда вырванное мгновение предстает в «жизненной извечности». Его этюд, «вырывающий» из природы ветку или камень, — это пейзаж-картина, который «обнимает» природу во всем ее философском охвате. Философ, созерцающий природу, видящий ее величие, Иванов ни на минуту не разрешает себе уйти в сторону от решения пластических задач и не хочет «набросить» на природу какой бы то ни было покров таинственности.
Об этом недостатке художественного «овеществления» идей замечательно сказал Гёте в связи с поэзией В. Жуковского: «Потому что люди не умеют оживить, оценить настоящего, они вожделеют будущего и кокетничают с прошлым. И Жуковскому надлежало бы более обратиться к объекту».
«вожделел» будущего, но при этом непосредственно через объект прямо обращался к настоящему. Его устремленность в будущее была более плодотворной.Даже в своих немногочисленных высказываниях, имеющих непосредственное отношение к пейзажам,
стремится избежать недоразумений, связанных с побочными иносказательными ассоциациями. В письме Н. Языкову, где описывается работа над «Аппиевой дорогой», художник высказывает опасение, что при взгляде на закатное освещение пейзажа станут громогласно толковать о закате католицизма.В пейзажах, которые относятся к самым поэтичным созданиям
, как, например, «Оливы у кладбища в Альбано. Молодой месяц», не дает увлечь себя лирическим чувствам, хотя в этом типично романтическом мотиве легко найти повод для любования интимным уголком кладбища или скорбеть о невозвратном прошлом. У нет желания противопоставлять свои чувства природе — вместо того чтобы сокрушаться при мысли о несовершенстве мира, он, скорее, склонен думать о наступлении золотого века, и это помогает ему сохранить цельность классика в противовес дуализму романтиков.слишком привязан к земной оболочке каждого природного явления. В его произведениях торжествующая природа, как бы готовая к тому, что в ней произойдет значительное историческое событие, далека от какой бы то ни было символической окраски. Путь художника, воспитанного классицистами, лежал через изучение натуры, ее преодоление, организацию. Это давало художнику ту творческую самостоятельность, которую так желал видеть у других. «Не живите у бога за дверьми» — таков образный совет, данный им художнику Шаповаленко. «Нет признаков свободного ума», — говорит он об .
В ивановских пейзажах природа предстает обновленной волнующей реальностью, не теряющей ничего из своего живого многообразия. И романтическое волнение наполняет содержанием эти простые, неромантические мотивы природы.