Александр Иванов. Две линии развития пейзажа в живописи. 1974. Автор: Г.А. Загянская
Возвышенное философское восприятие природы формировалось в труднейших условиях. Во многом оно определялось тем, что поиски
шли вразрез с общими устремлениями. Чтобы пояснить вышесказанное, необходимо вкратце остановиться на развитии пейзажного искусства, выделив из него несколько основных линий.«Нас окружает мир, не созданный нами, отличный от нас и живущий своей жизнью. Это деревья, цветы, травы, реки, холмы, облака. Столетия они возбуждали в нас любознательность и внушали нам благоговение. Они служили предметом восхищения. Наша фантазия воссоздавала их, когда мы хотели выразить наши душевные чувства. И мы стали рассматривать их как дополнение к идее, которую мы именуем природой. Пейзажная живопись знаменует этапы в нашем понимании природы», — писал английский историк искусства Кеннет Кларк. Какие же «этапы в нашем понимании природы» следует выделить прежде всего? Родоначальник классицистического пейзажа Пуссен внес в понимание природы рационалистические элементы, изображая ее такой, какой она могла бы быть в идеале. В мире его природы могут обитать лишь герои. Но в последующих классицистических пейзажах элементы натурного восприятия и воображения не могут столь органично между собой сочетаться. Постепенно наблюдение классициста, возведенное в абсолют, становится уже ненужным. Рациональному мышлению наносится со стороны романтиков мощный удар, от которого оно будет периодически приходить в себя, вырабатывая новые формы «гибридного классицизма», но искусство так и останется романтизированным. К XIX веку от пейзажа требуется «портрет местности» в соединении с личными чувствами художника. Позднее эти чувства назовут «хламом людских настроений, навешиваемых на природу» (выражение
), хотя в применении к романтическому пейзажу первой половины XIX века это, пожалуй, слишком сильное выражение.В разных странах параллельно развивается несколько школ романтического пейзажа, романтического преображения природы. Мы выделим из них те, которые помогут нам выявить своеобразие достижений
.Немецкие пейзажисты берут мотивы, как будто внешне похожие на ивановские, — горы, долины, море. У них есть интерес к передаче конкретного вида, его особенностей. Стремление к непосредственному изучению все более нарастает от Фридриха и Рунге к Оливье, Кателю, Карос-фельду, но в конечном счете такое изучение необходимо художникам лишь для того, чтобы низвести природу до своих переживаний, пригласить зрителя разделить с ними их чувства. Одновременно с нагнетанием чувств происходит утрата конструктивной выразительности; «спиритуализованный» пейзаж немецкой романтической школы оказывается неспособным к пластической трансформации. Перенесение человеческих чувств на природу образует набор ассоциаций, который становится вскоре привычным. И хотя пейзаж получается картинным (как и у классицистов), это красота живописного вида, а не то прекрасное, которое Гёте определял как «манифестацию сокровенных сил природы».
Кстати, высказывание назарейцев о большой картине
, считавших, что у русского художника «материальное превышает идеальное», характеризует тяготение немецкого искусства XIX века к спиритуализации формы в ущерб ее пластической содержательности (у назарейцев это еще сочетается с пассивным подражанием средневековому искусству).Во французском пейзаже первой половины XIX века при наличии произведений «гибридного» классицизма и романтизма на первое место выходят барбизонцы с их «возведением на трон» обыденного. В какой-то мере они являются продолжателями традиций голландских пейзажистов XVII века, усиливая момент непосредственности восприятия природы. От барбизонцев лежал нуть к реформам импрессионистов, где «зрительное восприятие, оптическое впечатление было обязательной, деспотической, но при этом единственной связью между художником, и миром действительности».
Академическая пейзажная живопись в России также претерпевает лишь внешние изменения. Видописец-документалист типа М. Воробьева, учитывая требования времени, набрасывает лишь приятный романтический флёр на детально «снятый» вид конкретного места. Воробьев говорит о том, что в природе нет мотивов Пуссена. Одновременно с этим развивается другая, более непосредственная линия поэтического преображения природы у
, . Именно эта линия получит дальнейшее развитие в русском пейзаже последующих периодов.При всей значительности достижений
у него, в особенности в поздний период, как это прекрасно показал А. А. Федоров-Давыдов, «поэтическое переживание подчеркивается и усиливается потому, что оно уже теряет свою непосредственность и целостность». Так, в романтическом пейзаже (наряду с его достижениями) идея о том, что природа и цивилизация — это две полярные силы, которые лишь изредка могут соотноситься друг с другом, наглядно демонстрировала тенденцию к разрушению гармонически целостного представления о мире. Аналогичный процесс происходил и в поэзии, хотя и с гораздо меньшими потерями, равно как и с большими достижениями. Сравнивая строки Пушкина «Волнуйся подо мной, угрюмый океан» и тютчевское «Дума за думой, волна за волной — два проявленья стихии одной», Н. Я. Берковский пишет, что «волны океана суть у Пушкина не что иное, как именно волны океана, волны материальные, природе материальных вещей принадлежащие. В элегии велик соблазн объединить в одно волнение души с морским волнением, но все же Пушкин не позволяет двум категориям сплыться так, чтобы граница между ними утерялась».