С.Т. Коненков. Жизнь, равная веку. Из книги Г. Анисимова «Незаконченные биографии». 1988. Автор: Г. Анисимов
— Глупо это, глупо, ничего-то ты не понимаешь,—
махнул рукой.— Сколько отпущено — то и мое, каждый по-своему, каждый по-своему,— усмехнулся Твардовский.
— По-своему-то, по-своему, но с разумением!—снова взгорячился
.— Вот вы все свои истины объявляете, Сергей Тимофеевич, а не доказываете их,— пошел было на примирение Твардовский,— я на ваши колкости и резкости грубостью не отвечаю... Допустим, я плохой ученик, но учитель-то должен быть терпелив, а не отбрасывать нерадивого ученика, не отталкивать его. И то сказать, хороши вы: позвали меня к себе я гости и честите, и честите за своим же столом!
— А что же мне с собой делать прикажешь? — спокойно уже спросил
.— Что делать мне, если ты меня не понимаешь? Вот тебе задачка, реши-ка ты ее: у меня в мастерской дети все окна побили. Гоняют мячик и бац! — стекла нету. А стекла дорогие, не напасешься, я вставлю, а они снова побьют. Что мне с ними делать, их ведь убеждением, как и тебя, не возьмешь! Каждый по-своему, как ты говоришь.- Секти надо! Секти! — быстро и весело ответил Твардовский.
— А нельзя секти, они побегут, донесут! — живо отозвался
.Твардовский захохотал во все горло, высоко запрокинув голову.
Я с облегчением подумал, что дальше все пойдет на мировую, на дружеской ноге. Конфликт вроде бы свелся к шутке. Но не тут-то было. Твардовский снова подлил масла в огонь своим язвительным замечанием об одной из работ
, и тот снова вспыхнул с яростной силой.— Говорить мне с тобой не о чем, мил-земляк,— заключил
.— Теркина я, пожалуй, сломаю к чертовой матери, а с тобой распрощаюсь, будто тебя и не было тут!— Ну, а Теркин-то при чем? — озорно бросил Твардовский.
Продолжался этот необычный и острый дуэт художника и поэта, каждый из них ревностно защищал что-то глубоко сокровенное, личное, интимное, выношенное всей жизнью. Защищал то, что затрагивало каждого из них как художника и как человека. Это была не быстротечная ссора, которую можно погасить дружеским рукопожатием, ласковой улыбкой. В конце концов побеждает не благоразумие или особо веский и неоспоримый довод, а верх одерживает добродушие одного из спорящих. И
, и Твардовский были в жизни людьми очень отзывчивыми, добрыми, но тут нашла коса на камень, горячность каждого подкреплена была опытом жизни, страданием, творческими муками, а потому и вызывала симпатию.— Я недотепа, а Теркин-то при чем? — снова спросил Твардовский.
— Он ни при чем, да ты при чем!
Твардовский снова глядел на
с прежним восхищением, без всякой издевки.— Сергей Тимофеевич, давайте я вам напоследок шестнадцать строчек своих прочту и расстанемся...
— Нет, не нужно мне твоих строчек. Не хочу тебя слушать!
— Ну только шестнадцать строчек! — просил Твардовский смиренно.— В них ответ на все наши споры!
наотрез отказывался слушать. Тогда мы с Маргаритой Ивановной стали его уговаривать. Но он стоял на своем твердо. На то и !
Александр Трифонович оделся, распрощался. Вышли мы вместе.
– Ну дед! Ну дед! — говорил Твардовский по дороге. Шел я к нему в Мекку, на поклон, а он буйствует, или учитель в бурсе. Силен земляк! История эта имела продолжение. Через несколько дней Мне позвонила Маргарита Ивановна и просила зайти к ним, сказав, что Сергей Тимофеевич очень переживает ссору и имеет ко мне какой-то важный и срочный разговор. Когда я пришел, Сергей Тимофеевич протянул мне свою книгу и сказал:
— Пойди, пожалуйста, к Твардовскому, отдай ему инигу, извинись за меня, я погорячился. Скажи, что Теркина я сделаю и прошу прощения за грубость и несдержанность. Я ведь его очень люблю! Отдай ему книгу, там я все написал. Прочти-ка вслух.
То была трогательная душевная надпись. И корректной извинение. Так дарят только очень близкому человеку.
Я выполнил поручение. Твардовский принял книгу с радостью, на извинения отмахнулся. Достал из стола мою книгу лирики и тоже очень тепло надписал ее
, добавив:— Вот теперь все будет между нами незлобиво, по-доброму!
Я попросил Александра Трифоновича подарить книгу и мне и вынул пачку фотографий. Против ожиданий, они получились на славу.
Твардовский разглядывал их, хмыкал, улыбался, потом пожал мне руку и сказал:
— Спасибо за память! Хорошие фотографии. Вот вам книга!
Нынче смотрю я на сделанную им тогда надпись, вспоминаю А.Т. Твардовского и
— двух великих смолян, выдающихся художников, настоящих подвижников русской культуры, и думаю о том, что обнимающее всех живых людей время бессильно над ними, потому что оба принадлежат будущему.Встреча, описанная мной, произошла в январе 1969 года.
Но оказалось, что у этой истории не все еще завершилось. В августе 1976 года А.Кондратович — бывший заместитель главного редактора «Нового мира» — опубликовал заметки о литературных взглядах А. Твардовского. И в них, между прочим, упомянул о встрече поэта с
. В день той встречи, 21 января 1969 года, Александр Трифонович пришел в редакцию и рассказывал о посещении им , о существе их спора. По свидетельству А. Кондратовича, Твардовского меньше всего волновала проблема личного бессмертия, и решать ее по возвращении в редакцию он не собирался. Но о назначении искусства и роли его он в тот день разговорился. Встреча с подтолкнула его к этой теме.— Одна из задач искусства,— говорил Твардовский,— закрепить время и людей, закрепить так, чтобы они жили и оставались живыми и для последующих поколений, когда от самих художников и праха-то не останется. Это одна из заветнейших мыслей Твардовского. И еще он сказал, что художник, каким бы он сам по себе ни был великим и как бы долго ни жил,— все же он малость в сравнении с бессмертной жизнью истинного искусства. Пусть читатели рассудят — кто был прав в том давнем уже теперь споре.